— Теодор Картер, эсквайр, — говорила Селена, и глаза ее светились от счастья. — Мистер и миссис Картер — оба эсквайры. О, Тед, как я тебя люблю.

Уже рассвело, когда он уткнул мокрое лицо в подушку. «Но мой план, Селена, — думал он. — Как же мой план? Какой шанс будет у нас в Пейтон-Плейс?» — тихо спрашивал он и все это время знал ответ и знал, что он должен делать. Наконец Тед заснул. Он не пришел к Селене на следующий день. Вскоре после того, как началось слушание по делу Селены Кросс, он написал матери, что не может в данный момент уехать из университета.

Селена не ждала Теда на следующий день после того, как видела его в последний раз. И все же горькая улыбка играла у нее на губах в ту ночь.

«Я знала, что он не придет. Больше я не являюсь частью его плана. Он не может позволить себе роскошь не обращать внимания на то, что говорят вокруг. Клянусь — я могу. Если у меня больше ничего нет, у меня есть это. Меня не волнует, что они говорят».

Селена думала о том, что еще совсем недавно она бы не вынесла и мысли о том, что Тед может бросить ее в трудную минуту, но в начале лета 1944-го это оказалось совсем не важно. Все было не важно, Селену только волновало, что же теперь будет с Джо. В том, что ее признают виновной и повесят, она не сомневалась.

— Если бы ты только сказала — почему, — снова и снова говорил ей Питер Дрейк. — Может, тогда я смог бы помочь тебе. Помоги мне помочь тебе.

«Но что я должна сказать? — думала Селена. — Должна ли я говорить о том, что я боялась, что снова забеременею от Лукаса?» Она подумала о Мэтью Свейне, которому дала торжественное обещание хранить молчание, она подумала о лицах своих друзей и соседей, когда она скажет правду о Лукасе. Никто не поверит ей. Почему они должны верить? Почему она молчала столько лет? Почему она не обратилась в полицию, если Лукас насиловал ее? Потому что те, кто живет в хижинах, никогда не обращаются в полицию, подумала она, криво усмехаясь.

Они занимаются своими делами и зализывают свои раны. Она вспомнила, как шериф Бак Маккракен приходил в среднюю школу побеседовать с учениками.

— А теперь я бы хотел, чтобы вы все запомнили: полицейский — ваш друг, — заключил он свое выступление, и Селена вспомнила глаза других детей из хижин в этот момент.

Друг, поцелуй меня в задницу, говорили эти глаза. Занятой парень. Лезет во все дела, кроме своих.

«Я никогда не скажу, — твердо решила Селена. — Не скажу, даже если они потащат меня на виселицу. Они никогда не узнают почему. Пусть спрашивают. Они никогда этого не узнают».

Из всего населения Пейтон-Плейс только одного человека не мучил этот вопрос. Это был д-р Мэтью Свейн, и он прекрасно знал почему. Доктор не работал со дня ареста Селены. Он сказался больным и отсылал всех клиентов к д-ру Биксби в Уайт-Ривер.

— Он, должно быть, болен, — говорила Изабелла Кросби, — всем, кто ее слушал. — Он даже не одевается по утрам и просто сидит весь день напролет. Сидит, смотрит перед собой и ничего не делает.

Это было не совсем так. Очень часто в течение дня и всегда ночью Мэтью Свейн заставлял себя пройти в столовую к серванту, где хранилось спиртное, и возвращаться к креслу, где он проводил большую часть времени. Он размышлял, говорил сам с собой и все это время знал, как он должен поступить.

«Теперь круг замкнулся, — говорил он себе, глядя на полный бокал. — Началось с Лукаса, Лукасом и закончилось. Почти, но не совсем. Вначале я уничтожил жизнь, теперь я должен поплатиться за это своей».

По ночам, когда он действительно сильно напивался, Док доставал из потаенного места фотографию своей покойной жены Эмили.

«Помоги мне, Эмили, — просил он, глядя в добрые, глубокие глаза на фотографии. — Помоги мне».

Вокруг фото было много суеты, сразу после смерти Эмили. Была сделана большая фотография в серебряной раме, которая должна была всегда стоять в его кабинете.

— Я думала, вы захотите, чтобы портрет стоял там, где он стоит, — благочестиво сказала Изабелла Кросби. — Я думала, вы захотите, чтобы она была здесь, чтобы вы вспоминали о ней.

— Вы что думаете, мне нужна фотография, чтобы помнить? — взревел доктор и резким движением руки сбросил фото Эмили со стола. — Вы думаете, мне нужно что-то, чтобы напоминать?

Крик был всего лишь способом спрятать слезы, и Док много кричал в дни после смерти Эмили. Изабелла, конечно, не теряла времени и по всему городу трезвонила о поведении доктора.

— Взял и сбросил портрет со стола, — говорила Изабелла. — Кинул его так, что треснуло стекло и погнулась рамка, и еще кричал на меня. Бедняжка Эмили, всего неделю в могиле. Вы видели, как он вел себя на похоронах? Не проронил ни слезинки, не бросился к могиле или что-нибудь еще. Он даже не поцеловал бедняжку в щеку перед тем, как священник закрыл гроб. Подождите, вы увидите. Он снова женится, не пройдет и шести месяцев.

Доктор бережно отложил в сторону последнюю фотографию Эмили. «Я действительно расклеился от пьянки, — подумал он, — если жду помощи от старой фотографии.

Сначала был уничтожен ребенок, — думал он, — потому что не было выхода. Потом уничтожена Мэри Келли сознанием собственной вины, которую я не имел права взваливать на ее плечи. Потом Нелли, потому что я не смог контролировать ни себя, ни свой язык, а теперь Лукас уничтожен Селеной, потому что у меня не хватило смелости уничтожить его самому…»

Вечером перед судом над Селеной доктор прошел по дому, собирая пустые бутылки. Он целый час отмокал в горячей ванне, а потом принял холодный душ. Он вымыл свои великолепные седые волосы, побрился и позвонил Изабелле Кросби.

— Где вы, черт возьми, пропадаете? — проревел он в телефонную трубку. — Сейчас лето. Мой белый костюм не отглажен, а я должен в девять утра быть в суде.

Изабелла, которая утро за утром безуспешно пыталась попасть в дом доктора, зло повесила трубку.

— Ну, что ты на это скажешь? — спросила она свою сестру оскорбленным тоном.

В тот же вечер в Пейтон-Плейс вернулась Эллисон Маккензи. Она вышла из поезда в полдевятого и решила пешком пройти до дома.

— Здравствуйте, мистер Родес, — сказала она станционному смотрителю, входя в здание вокзала.

— Здравствуй, Эллисон, — сказал он так, будто она уезжала из города за покупками в Манчестер. — Надоел большой город?

— Немного, — признала Эллисон, а про себя подумала: «О, если бы вы знали, мистер Родес, как надоел. Я устала, сыта по горло и готова умереть».

— Есть на что посмотреть в Нью-Йорке, да? — спросил Родес. — Подвезти тебя домой? Я закрываюсь.

— Я подумала пройтись пешком, — сказала Эллисон. — Давно я не гуляла по Пейтон-Плейс.

Родес внимательно посмотрел на ее.

— Завтра утром город будет на том же месте. Лучше я подвезу тебя. Ты выглядишь немного устало.

Эллисон слишком устала, чтобы спорить.

— Хорошо, — сказала она, — мой багаж на улице.

Они ехали по Железнодорожной улице, и Эллисон тупо смотрела в окно. Он не изменился, подумала она. Не изменились ни камни, ни травинки, ни дома. Все так же.

— Слышала о Селене Кросс? — спросил Родес.

— Да, — ответила Эллисон, — это главная причина моего приезда. Думаю, из этого может выйти неплохой рассказ.

— О? — спросил Родес. — Все еще пишешь рассказы для журналов? Жена всегда их читает. Ей нравится.

— Да, все еще пишу для журналов, — сказала Эллисон и подумала, что мистер Родес тоже не изменился, такой же любопытный, как и всегда.

Она подумала, что бы он сказал, если рассказать ему о романе, который она писала целый год и который оказался недостаточно хорош. Он был бы рад. Мистер Родес всегда радовался чужим неудачам.

— Как ты узнала о Селене? — спросил он. — Тебе позвонила мама?

— Нет. Прочитала в газете.

Мистер Родес остановил машину.

— Ты хочешь сказать, что об этом печатали в нью-йоркских газетах? Они все знают — там, в Нью-Йорке?