Помыкевич

(Лесе).

Неужели же после всего вы еще здесь?!

Леся.

Это же страшно, пане меценат!..

Помыкевич.

Это настолько возмутительно, и поэтому чтобы вашей ноги больше здесь не было. С богом, панна Леся! Ваше место займет честная украинка!

Леся

(рыдает).

Пане меценат, моим родным ничего не ос­тается...

Помыкевич.

Вы ч-ч-что, еще тут?

Помыкевич.

Подумайте, пане товарищ. Человек не может понять, что даже и менее ответственное место на нацио­нальном фронте требует прежде всего чистых рук.

Дзуня.

И незапятнанного прошлого, меценат!

Помыкевич.

Вот поэтому-то я и могу, наверное, рас­считывать на место директора банка Приснодевы.

Дзуня.

Имеете от отца Румеги поддержку?

Помыкевич.

А вы как думали, пане товарищ? Скажу вам, мы и за вас похлопочем. С минуту тому назад по этому поводу я заручился словом.

Дзуня.

Словом...

Помыкевич.

Благодаря вам этого вполне достаточно, пане товарищ. Вы создали цепь, точно колесо, в котором спицы все, как родные братья, все вместе — равноправные члены.

Дзуня.

Не забудьте, меценат, что...

Помыкевич.

Как же я могу забыть, пане товарищ! Как раз теперь благодаря скромности отца Румеги я сделал копию необычно ценного заявления. Прочтите, будьте любезны!

Дзуня.

Благодарю. Дайте руку, меценат!

Помыкевич.

Ч-ч-что это с вами, пане Рыпця?

Рыпця. Па... пане меценат!.. Пыпця нету! Пыпця нет в жи­вых! Пыпця чекисты убили!

Все.

Пыпця убили!..

Рыпця.

Я купил ананас... милостивая пани, примите ана­нас!..

(Кладет ананас на стол.)

Пыпця ждал меня на углу, вижу: подходит к нему вот такая громадина страшная, а Пыпця гово­рит: «Гляди, товарищ Рыпця, идет знакомый политзаключенный, дорогой мой товарищ и приятель!» И встречает, знаете, его так, ручку свою протягивает, а тот только оком богатырским моргнул и говорит: «Таки набрел на тебя, каналья проклятая! Не при­мазаться тебе больше к политзаключенным, не покрывать твоих разбойничьих дел честью нашей». Вижу — пропал наш Пыпця. А чекист руку поднял и...

Все.

И...

Рыпця.

И Пыпця даже не вскрикнул!..

Румега.

Будем что есть силы кричать, пусть весь свет услышит, что и до нас доходит волна красного террора!

Дзуня.

Отец депутат! По случаю нового акта террора со стороны наймитов Москвы полагаю необходимым, чтобы ответ­ственные избиратели в ближайшую неделю собрали вече про­теста. Об этом вы, отец депутат, наверное, постараетесь.

Помыкевич.

Мало этого! Мы поднимем на трибуну труп жертвы, ч-ч-чтобы московско-большевистские агенты знали, что если терпение лопнет, то и неживые заговорят!

Незаметно между ними становится

Пыпця.

Лицо у него перевязано платком, а под мышкой тыква. Помыкевичева, не замечая его, вытирает платочком глаза.

Пыпця

(жалобно).

«Никак вот так не можно, дорогие това­рищи и приятели», говорю я ему...

Все.

А!..

Пыпця. «Никак

вот так не можно...»

Все.

Пыпця!..

Пыпця.

За то, что душу свою клал, что одним фронтом воевал!..

Помыкевичева.

Господин Пыпця, неужели вы еще живете?

Помыкевич.

Мы уже думали вече созвать, пане Пыпця!

Дзуня.

Вече с вашим трупом, пане Пыпця!

Румега.

Может быть, он все-таки еще умрет до воскре­сенья, панство...

Пыпця.

А кто же тогда, по-вашему, дорогие товарищи и приятели, национальное шумивско-троцкистское «Кровавое за­рево» издавал бы?

Помыкевичева.

После такого факта моя совесть не позволила бы мне сотрудничать в органе, который...

Рыпця.

Который, по-моему, не смеет больше называться кровавым, ибо на нем тогда была бы кровь нашего Пыпця, кроме тысячи тысяч Пыпцев.

Дзуня.

Думаю, что в интересах дела и самих господ редак­торов лучше назвать журнал «Желтоблакитное зарево».

Помыкевич.

Тем паче, что это дало бы ему поддержку со стороны всего известного украинства во главе с отцом Руме- гою, как меценатом родного искусства.

Помыкевичева.

Журнал займется заслугами идейных руководителей нации...

Рыпця.

И будет иллюстрированным, отец депутат!

Румега.

Можете быть уверены, господа, в моей под­держке.

Рыпця.

Неужели же вы не слышите, товарищ Пыпця?

Пыпця.

Слышу и вижу, дорогой товарищ и приятель, вижу, что даром боролся я, даром столько лет выдерживал линию. По­пался Пыпця, наконец, Пыпця — жертва сионистских прото­колов!..

Рыпця.

Я тоже, товарищ Пыпця, боролся, я тоже изо всех сил поддерживал линию и сегодня, когда убедился, что только в единстве украинской нации гарантия отпора врагам, которые распинают нашу родину-мать... московские большевики... Я взы­ваю громко: «Желтоблакитное зарево» пусть живет!

Все поют «Ще не вмерла...» Пыпця кладет тыкву перед Помыкевичевой, после чего все выходят в столовую.

Пыпця.

Кажется, и мы пели, товарищ Рыпця...

Рыпця.

Только свои ж и слышали, товарищ Пыпця!..

Пыпця.

Вот счастье, товарищ Рыпця!..

Выходит.

1930

«ПОД ЗОЛОТЫМ ОРЛОМ»

Драма в четырех действиях

Действующие лица

Андрей Макаров,

30 лет.

Анна Робчук,

23 лет.

Норма Фан

с

и, 25 лет.

Эдвин Бентли —

лейтенант, 26 лет.

Петерсон —

майор, 50 лет.

Боб Фобер —

сержант военной полиции, 30 лет.

Аркадий Белин,

46 лет.

Цупович, 42 лет.

Фрау Миль

х, 50 лет.

Дуда,

23 лет.

Мальцев,

24 лет.

Том —

солдат, 27 лет.

Бой.

Действие происходит в одном из небольших городов Западной Германии.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Трактир фрау Бригитты Мильх «Под золотым орлом». Слева — двойные стеклянные двери и заколоченное окно. В глубине — ступеньки, ведущие в квартиру фрау Мильх. Справа музыкальный ящик вроде ор­гана. Посреди несколько круглых столиков, за ними стойка с пустыми бутылками и касса-автомат. Стулья в народном баварском стиле. На стенках несколько жестяных реклам баварских пивоваренных заводов и деревянные часы с кукушкой. Во всем чувствуется запустение, несмотря на то, что в трактире люди. Со столов и стульев местами стерся лак. Двух­ламповый канделябр, помнящий времена газового освещения, покачива­ется каждый раз, когда открываются двери на улицу. Около дверей теле­фон. За столами сидят молодые люди в американской военной форме, перекрашенной в темно-синий цвет, без знаков отличия: играют в карты и домино. Время от времени доносятся выкрики: «Пас!», «Плати!». За одним из столиков —

Цупович (лысый

блондин небольшого роста, с бородкой «буланже»). Он читает немецкую газету. На столе две кружки з недопитым темным пивом. Из-под стола выглядывает небольшой чемо­дан. Перед стойкой Белин (толстый, лет 46, в хорошо сшитом охот­ничьем пальто зеленого цвета и тирольской шляпе того же цвета, ко­кетливо сидящей на его голове). Белин разговаривает с

фрау Мильх

(крупной, дородной немкой; у нее высокая старомодная прическа, а по­верх черного пальто синий с белыми крапинками фартук. На руках

минетки).