Норма.

Я завидую вам, вашим руинам и вашему сча­стью, мой мальчик.

Дуда. «Медвежья лапа»!

Норма.

Спокойно. Он...

Боб

(входит, слегка запыхавшись, и с отвращением вытирает ладони рук о перчатки).

Да разрази меня гром, если он раньше чем через месяц соберет свои гнусные кости!

(Заме­тив смущенного Дуду, он поднял руку).

Сиди, малыш! Сегодня я уже не «Медвежья лапа», а такой же перемещенец, как и ты.

(Налил стакан джина, поднес ко рту, но, подумав, вы­плеснул джин на пол.)

Мистер Петерсон перемещает меня в Китай. Слыхал? Ему кажется, что там я перестану цара­паться. Как же!.. Да поглотит меня ад, если в мире есть сила, способная вырвать из моей груди обиду, нанесенную этому русскому!..

(Норме.)

Кстати, вы еще не узнали, леди?

Норма (

после короткого колебания).

Остался еще час...

(Нервными глотками пьет кофе.)

Боб. Говорят, русская миссия приехала выручать своих. И, видно, правда: наши офицеришки так и забегали по городу, словно их блохи закусали. При одной мысли о красных у них поджилки трясутся. О-го! Хотел бы я видеть, если бы дошло до чего... Вот был бы спектакль, пропади они все пропадом!

(Ходит по сцене, останавливается перед Дудой.)

А ты, малыш, за кого? За Макарова?

Дуда.

Я за справедливость.

Боб.

Гм... Так вот что! Каюсь, горько каюсь, места себе не нахожу, но... если б кто-нибудь из вас знал тогда, что тво­рилось в моем сердце. Я, старый дурак, не туда целился, не туда! Ну, что ж! Теперь настало время расплатиться за свои грехи и расквитаться за свою слепоту. Так будьте же вы, небеса, и вы, леди, и ты, малыш, моими свидетелями: иду на край света, но и там расквитаюсь за вас, за себя и за севастопольца!

(Упал на стул и, спрятав лицо в ладони, закачал головой в бессильном гневе и отчаянии.)

Дуда.

Не убивайтесь, сержант. Куда бы судьба ни за­бросила вас теперь, я уверен, вы не будете одиноки. Ведь это только одному все непонятно, тяжело и страшно. Макаров — там, но в этот тяжелый час он знает, что нас — многомил­лионный легион, а он — его рядовой солдат. Он знает, что мы с ним, мы думаем о нем и мы за него, за нашего товарища и брата, отдали бы...

(Оборвав, отвернулся к стене.)

Норма

(прижимая руки к груди).

Еще час...

(Глаза ее сухи, губи сжаты болью, гневом и ненавистью.)

(Норма бросилась к аппарату).

Капитан Майлд? Я вас слушаю. Что?!

(Смотрит на часы.)

Что?! Что...

(Повесила трубку. Шатаясь, как пьяная, подошла к стойке и обессилен- но оперлась на нее).

Они... на час... ускорили казнь... Макаров умер мужественно...

Дуда

(кричит).

Убийцы!!

Федь Пискор, Адам Ружинский, Анна Робчук, Андрей Ма­каров — дети великого народа. А он — ничего не забудет и никому не простит...

Норма.

Благословенна

жизнь,

и во сто крат благословен­на страна, что простым сердцам открывает путь в бессмертие.

Дуда

(опускает монету в музыкальный ящик).

Зазвучала знакомая нам песня. Дуда снимает пилотку.

Жил советский моряк, один из многих, и его гордое сердце,

даже в неволе, тянулось к песням, в которых много любви

и веры в то, что правда и тут, в царстве петерсонов, должна

победить! И она победит, Андрей Макаров!

Свет постепенно гаснет. Песня, поддерживаемая аккордами орга­на, звучит все громче и шире и, как бы подтверждая слова Дуды, заполняет собой все.

Занавес

1947

ЛЮБОВЬ НА РАССВЕТЕ

Действующие лица

Петрич Штефан.

Баба Олена —

его жена.

Петрич Варвара —

учительница, дочь покойного брата

Штефана — Петра.

Воркалюк Мыкол

а — районный агроном, зять Штефана.

Лука —

его сын.

Негрич Иван — председатель колхоза.

Негрич Семен —

его сын.

Параска —

приемная дочь Варвары.

Отец Юлиан —

с

е

льский священник.

Федор Квитка —

письмоносец.

Действие происходит в одном из небольших Прикарпатских сел, вблизи Гуцулыцины, весной 1949 года.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Просторная крестьянская хата. Посредине — настежь раскрытые одностворчатые двери, выходящие на крытую галерею. За ними — огороженный жердями двор, далее тропинка, пересекая старое клад­бище, проходит мимо полуразрушенной хаты и исчезает в ольшанике. На дальнем плане виднеются холмы с пятнами букового и елового леса; а совсем вдали — покрытые еще снегом карпатские вершины. Справа от

 двери — большая крестьянская печь, налево — маленькое окошечко, за которым виден куст сирени с набухшими почками. Налево — стеклянные двери в комнату Варвары, направо — в ком­нату агронома Воркалюка. Стены беленые, балки на потолке почер­нели от времени и дыма. Над печью висят на жерди шерстяные разноцветные коврики и гуцульский полукафтан из грубой шерстяной ткани со стоячим воротником.

Над средней дверью — инкрустированная полка с декоративными тарелками. Деревянная кровать, мягкое венское кресло, покрытое потертым красным бархатом. Зеркало с причудливой старосветской резьбой. У окна — скамья и длинный некрашеный стол. У пра­вой стены — старенькая фисгармония. На левой стене густо разве­шаны пестрые ярмарочные олеографии, на которых можно увидеть Иисуса и Марию, с сердцами, проколотыми мечом, плотника Иосифа за работой, святого Николая, все периоды жизни праведника и греш­ника, распятого Иисуса и т. д. На правой стене висят портреты Ленина и Сталина, украшенные бумажными цветами, под ними — небольшой портрет Маркса в окружений семейных фотографий Воркалюков. Рядом — большая географическая карта с двумя полу­шариями.

Рассвет золотит окно и сиреневый куст. Старый Штефан под­тягивает гири дешевых стенных часов, висящих над этажеркой с кни­гами с левой стороны сцены. Штефан — высокий, худощавый, слегка сгорбленный старик восьмидесяти лет. Его узкие глаза спрятаны под густыми бровями. Волосы подстрижены по-старосветски — «под гривку». Под орлиным носом — небольшие выцветшие усы. На нем — замусоленная меховая безрукавка и сорочка из грубого полотна до колен; из того же полотна и штаны. Сорочка подпоясана широким гуцульским поясом, ее воротник затянут старой красной завязкой. Ноги — в сыромятных гуцульских постолах и толстых шерстяных онучах. Говорит большей частью медленно, взвешивая каждое слово, в минуту возбуждения закидывает назад голову и многозначительно кивает. При открытии занавеса

Лука

потихоньку играет на фис­гармонии. Он среднего роста, блондин тридцати лет. Пряди буйных волос спадают на высокий лоб. Синие, чуть выпуклые глаза делают его похожим на отца, нос Штефана, рисунок губ контрастируют с довольно суровыми чертами лица: эти губы по-женски малы и на них застыла гримаса капризного ребенка. Одет Лука в спортивную фланелевую ру­башку, в добротный свитер. Его черные брюки безупречно отглажены. На ногах — туфли на резиновой подошве. Они делают его походку не­слышной. Перед Лукой на фисгармонии лежит букетик фиалок. Внимательно посмотрев на Луку,

Штефан

уходит. В дверях своей комнаты появляется

Варвара,

стройная брюнетка двадцати восьми лет, с цыганским смуглым лицом. Одевается довольно оригиналь­но, с наклонностью к ярким контрастам, как и многие уроженки Гуцульщины. Плавные, но уверенные движения показывают, что эта женщина умеет владеть собой. Лишь в исключительных случаях она повышает голос.