— Хорошо тебя кормят? Сколько ты спишь?

Суна вяло двинул плечом.

— Мне дают больше, чем я могу съесть. И сплю я много. Не знаю, сколько — мне же нечем точно измерять время. Что с миледи?

— Синоби передали ее в руки Государя. Она содержится под охраной в бывшем городском маноре Лесана. Который, согласно завещанию Лесана, принадлежит тебе, но для синоби ты в любом случае покойник, так что особняк почти официально Государев. Хочешь, чтоб я это оспорил?

— А есть смысл?

— В другое время это стоило бы оспорить из принципа. Сейчас — никакого. Если с вопросами содержания покончено, давай продумаем основную линию защиты.

— А если я не хочу, чтоб вы меня защищали?

Раздражение Ройе ни на градус не усилилось — во-первых, оно и так было близко к точке перехода в злость, во-вторых, он ожидал этого.

— Неужели тебе настолько наплевать на тех, кого ты во все это втравил? На своих морлоков?

Суна склонил голову набок.

— Мы с вами всего несколько минут разговариваем, а мне уже хочется вам врезать, — сказал он. — Я не отказываюсь от защиты — просто не хочу, чтоб меня защищали вы. Именно вы, понимаете? Видит Бог, я вас уважаю, и мне жаль, что пришлось вас брать в заложники. Но с вами что-то не так, мастер Ройе. Не со мной, с вами. Если вы говорите, что я их втравил в восстание — не те, кто вырастил их на убой, не те, кто отдал их тупой злобной суке, и не сама эта сука, а мы с Рэем тут крайние — значит, у вас что-то не в порядке. Хотите, скажу, что? Вас мучает совесть. Все время, пока дом Рива скатывался в дерьмо, вы молчали, потому что боялись раскачать лодку. Вы готовились, потихоньку силы копили, и все ожидали того дня, когда, наконец, выпадет случай, а он все не выпадал и не выпадал, пока я на вас не свалился. Ну вас к черту, мастер Ройе: вы почти обратили меня в свою веру. Почти убедили, что чем больше я дергаюсь, тем хуже я делаю. Я до того вам поверил, что был готов бросить Рэя на растерзание — но тут восстали они все, все! И я не мог их покинуть! А теперь приходите вы и говорите, что мне на них наплевать? Да если бы я знал вас похуже, я бы эту распечатку запихал вам в… ухо.

Суна хлопнул по столу распечаткой и закончил:

— Вы хотите меня защищать не потому, что я вам нравлюсь или вам жаль меня. А потому что из этого выйдет громкое дело, которое послужит, возможно, к спасению дома Рива. Но вы забыли у меня спросить, хочу ли я спасать дом Рива. Морлоки хотят, но у них и выбора нет, им верность Дому в голову молотком вколотили. А я — другое дело. Я все еще имперец. Я — выживший с Сунагиси. Спасать дом Рива? Скажите мне, зачем.

— Ты не в том положении, чтобы торговаться.

Суна откинулся на спинку стула и забросил ноги на стол. Он считал себя именно в том положении. В положении человека, которому ну совершенно нечего терять.

Так. Попытаемся еще раз.

— Разве у нас не одна цель? Ты ведь сражался за свободу гемов. Мы постараемся дать им свободу.

— Вы всяко это сделаете — вам рабство тоже поперек горла.

— Хорошо, — сожмем пальцы в замок и постараемся не выглядеть идиотами. — Чего ты хочешь?

Мальчишка снял ноги со стола и подался вперед.

— Я хочу, чтоб меня защищал тот, кто меня любит.

Так. Будем разумны. Вспомним все, что говорили Дельгадо с Карин, и будем разумны. А также, по возможности, тактичны.

— Я понимаю, что тебе трудно и плохо сейчас. Но это не причина вести себя по-идиотски и требовать невозможного. Здесь есть люди, которые любят тебя и есть люди, которые разбираются в законах Картаго. К несчастью, эти множества не перекрываются. Ты понимаешь?

Суна посмотрел на Ройе через стол и тому стало слегка не по себе. На него уже смотрели так через стол. Совсем недавно. И дело кончилось разбитым носом. И Сурт бы с ним, разбитым носом, и Сурт бы с пострадавшей гордостью — но мальчишка, похоже, изувечен Лесаном навсегда и непоправимо…

— Кто нас будет судить? — спросил Суна. — Совет кланов или Совет капитанов?

Ройе поднялся.

— Вы бросили вызов всему Дому. Весь Дом будет судить вас.

— Такого кворума не было, кажется, со дня смерти Бона, — Северин оглядел зал совета Кланов. Зал, обычно пустой на три четверти, сейчас напоминал судебное присутствие в Шоране. Даже зрительские места оказались забиты, чего Ройе не мог упомнить не то что со дня смерти Бона, а вообще.

— Тебе почем знать, тебя тогда не было здесь, — возразил он из чистого духа противоречия.

— Отец рассказывал. Посмотри туда, ты хотя бы знаешь, кто это?

— Это люди клана Хейр, а я тебе не секретарь.

— Извини. Хейр… — Северин прислушался к своему сантору. — С ума сойти, они пятнадцать лет безвылазно сидели на своем промысле, прииске, как это назвать? И вот подскочили сюда — посмотреть, как Шнайдер будет оправдываться.

— Он не будет оправдываться, — Ройе откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. — Дай отдохнуть. Я только что провел три нелегких разговора, и у меня слегка гудит в голове.

— Я понимаю твои затруднения, но мне не терпится узнать, чем закончились эти три разговора.

— Прослушай запись и отстань от меня.

Северин взял патрон и начал слушать — но дослушать не успел: началось. Высоко и звонко запела медь, и по первым тактам стало понятно — в зале Государь. Значит, Шнайдер решил зайти с козырного туза. Ройе открыл глаза и поднялся. Бессонная ночь тут же отозвалась — зачастило сердце. Этикет требовал, пока государь входит, стоять, положив на руку на грудь, и Ройе стоял, считая толчки аорты. Двадцать пять за десять секунд, а Пауля уже нет, и умер он, похоже, напрасно.

Государь поднялся на трибуну и снял маску. Кивком дал разрешение сесть.

— Сегодня мы собрались здесь, чтобы обсудить вопрос чрезвычайной важности: отставку тайсёгуна. Я изволил выслушать обвинения и желаю, чтобы тайсёгун Шнайдер немедля дал ответ.

— А-атлично, — прокомментировал Северин. — Шнайдер получил право первого слова. Осталось посмотреть, как он им распорядится.

Ройе на это не соизволил даже пожать плечами. Шнайдеру досталось тактическое преимущество, точка. Начиная с этого места можно считать, что битву он выиграл.

— Ваше величество, — Шнайдер, проделав все положенные этикетом телодвижения перед Государем, поднялся на трибуну. — Уважаемые господа. Нет предела моему сожалению о случившемся. Перечисление моих ошибок и упущений заняло бы слишком много времени, назову только самые основные. Я доверился синоби Морихэю Лесану, который укрывал от Государя важных пленников в расчете получить за них выкуп. Я не удостоверился в том, что Ричард Суна мертв. Я долгое время не задавался вопросом, что с головой у командующего базой Аннунаки. Я недооценил способности противника и позволил ему перехватить инициативу. Несомненно, я должен подать в отставку с поста тайсёгуна.

Его слова произвели эффект… Ройе не знал, с чем сравнить эту внезапную тишину, постепенно заполняющуюся сквозняками шепотов. Эти люди пришли сюда брать Шнайдера за горло и добиваться его отставки — или хотя бы просто посмотреть, как Шнайдера берут за горло. А Шнайдер вместо этого сам бросил отставку к их ногам… Вот оно, подходящее сравнение — явиться на морлочьи бои и узнать, что фаворит покончил с собой до начала драки.

Что ж, полдела сделано, они ошарашены и сбиты с толку. Настал момент перейти в наступление — и Шнайдер атаковал в своей обычной манере.

— Но причина этих ошибок — не во мне как в человеке и даже не во мне как в тайсёгуне. Обязанность тайсё — командовать войском, а не управлять Домом. Тайсёгуны, в том числе и я, забыли об этом. В результате мы оказались там, где оказались. Я не смог удержать Вавилон и оказался плохим правителем для дома Рива — но любой другой тайсё на моем месте будет биться в тех же сетях, одновременно воевать и править, одной рукой вести Крыло против Империи, другой распутывать ваши свары и постоянно прикрывать собственный зад. Я устал. И я говорю, что править нами должен лишь тот, кто рожден править: Солнце Тейярре, император Керет.