— Класс, — без всякого энтузиазма сказал Дик. — Сколько я был в отключке?

— Сорок восемь часов.

— Перебор.

— Тебе все равно сутки нельзя было двигаться вообще, чтобы сердце не нагружать. Так что никакой не перебор.

— Если пилот проводит в отключке больше двух суток в месяц, это перебор, — объяснил Дик.

Когда он узнал, что анестезию здесь делают при помощи шлема, очень похожего на пилотский, даже обрадовался… Но снов о межпространстве не было.

— Зато пока ты спал, сделали контрольное сканирование, убедились, что протез и заплатка приживаются, поменяли повязку на свежую и отключили тебя от систем жизнеобеспечения. Сказали, что можно попробовать встать — только обязательно с чьей-то помощью.

— Предлагаешь свою?

— Есть возражения?

— Ну… на мне под этой простынкой ничего не надето.

— Ты же не стеснялся купаться с Баккарин и рубиться с Нуарэ в одном поясе, — Шана наклонилась и достала из-под сиденья больничную пижаму. — Да и я все это уже видела… а если какая-нибудь из больничных дзё обратит внимание на твою супер-шрамировку, ей придется делать зачистку памяти.

— Все не так плохо, чтоб я не оделся сам, — Дик выдернул штаны из ее рук. — Так что большое спасибо, но…

— Да не за что. Угощайся, — Шана отвернулась. — Можно подумать, делать мне больше нечего, кроме как покушаться на твою трижды никому не нужную добродетель.

— А что, бабушка тебя не нагружает?

Шана резко повернулась.

— Я не выбирала, кем мне родиться, — с легкой дрожью в голосе сказала она. — И если ты так носишься с гемами, то непонятно, за что ты презираешь меня.

Дик как раз завязал штаны и снова откинулся на подголовник: несложное действие потребовало много сил. Два дня без движения — не мышцы, а тофу…

— Да кто тебя презирает, горе? — проговорил он. — Шана, ну пойми ты — когда меня кто-то пытается контролировать, особенно синоби… у меня всю печенку сводит.

— Дурак, — девушка скривила губы. — Да если бы мы хотели тебя контролировать, ты бы в жизни не узнал, кто я. А мы тебе все честно показали.

— Да. Украли и честно показали, что могли бы убить, могли бы контролировать исподтишка — но вот ведь, сыграли честно, карты на стол выложили… Шана, я, конечно, дурак, но не такой, чтобы от этой честности разрыдаться. Твоя «бабушка» выбрала эту честность только потому, что ей так казалось надежней. А показалось бы ей надежней меня, дурака, за нос водить — она бы и водила. Разве нет? Разве вы, синоби, хоть что-то делаете без ножа за пазухой?

— Что бы ты себе ни выдумал, мы — люди, — глухо сказала Шана. — Мы умеем быть искренними, умеем чувствовать и любить…

— Да, насчет любви я в курсе.

— Ты судишь обо всех нас по одному спятившему Лесану?

— Лесан давно мертв! А тот, о ком мы говорим — он клон, по уму — младенец, которому вложили в голову воспоминания взрослого человека! И он не спятил, потому что ни единого дня не был нормальным! Вы ему не дали. Вы его создали изначально Лесану на съедение. То есть, не ты, конечно, но весь ваш клан. А теперь говорите — он спятил, он больше не нужен, на помойку его. И вот я смотрю на этот случай — и по нему вас сужу. Что, неправильно сужу?

Монитор в углу тревожно запищал. Дик бросил туда взгляд и увидел, какими резкими и частыми стали изломы кардиограммы.

— Ты… ничего не знаешь, — очень, очень спокойно произнесла Шана. — Он был когда-то… великим. Когда Бон умер, он привез сюда его голову для погребения. Он убил кенанского генерала Паэну. Он спас от убийц и вывез сюда самого Императора. И во время этой операции он прикрывал отход и обгорел до костей. Меня учили уважать его… бесконечно. Он пошел на эту операцию только потому, что никто другой на нее не пошел. Все сказали, что найти дочь Бона невозможно. Ли сказала, что это невозможно. А он решился. Ему нужно было новое тело, он не мог действовать все время через агентов. Его предупреждали. Он знал, что в двадцати процентах случаев полный распад личности наступает сразу, а в сорока — со временем. И он на это пошел.

— Если ты думаешь, что его мне жаль больше, чем клона…

— Мне плевать кого тебе жаль. Я пытаюсь вложить в твою тупую имперскую башку одну вещь: мы не презираем Лесана. Мы сожалеем о том, что с ним все так вышло. И спятил он еще до того, как заказал себе клона. Потому что для этого нужно основательно спятить. Но богатенькие идиоты в других Домах Вавилона слетают с резьбы от страха смерти, а он слетел от чувства долга. Только у него это чувство было направлено не на Дом Рива, а на Шнайдеров. А путать интересы Дома и интересы одного клана, даже тайсёгунского — непростительно. Поэтому — а не потому что он поломался после пересадки, — Ли хочет его смерти. Понятно?

— Мне понятно только то, что мы никогда не поймем друг друга, — Дик закрыл глаза. — Иди, я попробую заснуть.

— Нет уж, не так сразу. Я два дня сидела над тобой, как дура, чтобы сказать тебе две вещи, и пока не скажу, не уйду. Во-первых, твоя замечательная принцесса будет здесь через две декады. Во-вторых, твой морлок передал через бармена «Разбитого корыта», что лорд Августин Мак-Интайр сбежал из поместья Моро. И даже письмо передал. Он же думает, что ты все еще на «Юрате». Поскольку до «Юрате», а потом от них до тебя эта весточка шла бы не меньше месяца, бабушка решила, что тебе будет приятней получить копию письма. Держи, — девушка достала из-за корсажа сложенный листик и бросила его Дику на грудь. — А я тебя сегодня видеть не хочу.

Грядущий визит императорской невесты и ее маленького «двора» произвел было в клинике доктора Чэна маленькую сенсацию, но три недели спустя о нем уже никто не говорил: другое событие потрясло Картаго.

Шнайдер уничтожил базу рейдеров на станции Тэсса.

Вся инфосфера была забита как официальными сообщениями, так и записями бардов, и простыми рассказами очевидцев. Поначалу Шнайдер обставил все так, словно отбыл по своему обыкновению на орбиту — сначала провести общий смотр Крыла, а потом устроить с высшим офицерским составом развеселую гулянку, в ходе которой господа офицеры пьют все, что горит и наперегонки бегают, держа на закорках голеньких девочек, вдоль центральной палубы линкора. Конюшня Ольги Ван дер Пул отбыла на орбиту практически в полном составе.

Линкор «Дельта» и грузовик «Геката», взяв на борт девок и море выпивки, отбыли к станции Тэсса. Дело не такое уж редкое, корабли Рива и так патрулировали сектор перехода постоянно, а флагман время от времени туда захаживал. Конечно, рейдеры насторожились. Но Шнайдеру удалось убедить их в том, что это обычная инспекция, совмещенная с пьянкой, как бывает раза три-четыре в год.

Для вящего успокоения Шнайдер оставил «Дельту» в отдалении, а сам перешел с высшими офицерами флота и девками на борт невооруженной «Гекаты». «Геката» пришвартовалась у станции, Шнайдер посетил главу братства рейдеров Андраша Каллиге. Визит был настолько неофициальным, что спиртное, по слухам, лилось рекой, и не было уголка, где не тискали красотку. И когда все уже накачались до звона в ушах, полуголые девки не разбери откуда выхватили ножи, и началась резня. «Девки» оказались не дорогостоящими проститутками, а синоби.

Пока шла попойка, из «Гекаты» через шлюз выбросились шесть десантников. Не включая ранцевые двигатели, на одном только первоначальном импульсе, невидимые охранными системами, они дошли до обшивки станции в том единственном месте, где до центрального коридора оставались лишь две переборки, и аккурат в момент начала резни (операция была четко привязана по времени) взорвали на обшивке направленный термозаряд. Другой термозаряд был установлен в воздуховоде внедренным на станцию синоби. Два встречных взрыва прожгли в трех отсеках сквозные дыры. Разгерметизацию в центральном стволе мгновенно засекла автоматика и отреагировала соответственно: переборки всех секций закрылись, никто не мог прийти на помощь Каллиге и его людям, из которых синоби и Шнайдер лично нарезали колбасу.