Дик хорошо был знаком с этим чувством: иногда кажется, что лучше просто страдать и утешать себя тем, что ты, по крайней мере, ни в чем не виноват. Потому что знаешь: стоит только взять на себя ответственность — и страдать будешь больше, в том числе и от собственной вины тоже…

…Из несущегося к навеге вихря вырвалась окутанная синеватыми бликами капля: катер. Он шел низко, над самой поверхностью океана, поднимая за собой шлейф водной пыли.

— Они и в самом деле щепетильны, — сказал Габо, когда Ройе сбежал вниз по трапу. — Считают, что их грязную работу не должен делать никто, кроме них. Мы — крестоносцы. Мы на всю галактику заявили, что сражаемся против рабства — вот нам и дали расстрелять рейдеров. А убить пилота… это их внутреннее дело. Есть вещи, которые должны быть сделаны, несмотря на то, что их делать никак нельзя.

— Вот и Нейгал, наверное, так рассуждал, — огрызнулась Хельга. — Извини, Дик.

— Ничего, — юноша прекрасно понимал, что имеет в виду Габо и прекрасно понимал, что имеет в виду Хельга — почему же ей так трудно объяснить такие простые вещи. — Только Нейгал так и не смог сделать то, что сделал господин Ройе. Не смог стрелять в своих ради чужих.

— Нейгал, — проговорил молчавший до сих пор Огата, — да простит меня его дух, был дурак. Умный человек понял бы, что тогда нужно было стрелять в своих — но не ради чужих, а ради своих же.

— Ну, вы-то не стреляли… — возразила Хельга.

— Я-то как раз стрелял. Хотя по большому счету вы правы, мадам: я тоже оказался дураком и трусом. Стрелять надо было больше и решительнее. До того, как возникло восстание, а не после. Но я струсил. У меня была молодая жена, у меня был друг, я боялся их подставить — и не верил, что Директория дойдет до такой подлости… Наверное, лучше всего будет сказать: предпочитал не верить.

— Ты вольный художник, — Ройе умел возникать рядом почти бесшумно, как снежный тролль. — И больше всего на свете тебе хотелось, чтобы все это провалилось куда-нибудь, а ты остался с планшетом, глыбой базальта и плазменным резаком.

— Еще не худо бы литейный цех, — добавил Огата. — Маленький такой. Уютненький. У меня был, знаешь, очень амбициозный проект: дантовский ад. Где-нибудь в долине гейзеров на Мигисоку. Все как в Божественной Комедии — воронка, нисходящая ярусами, от пристанища мудрецов до Коцита…

— И всю Директорию в полном составе — туда, — Ройе мечтательно зажмурился.

— И нас с тобой — за компанию, — в тон ему сказал Огата.

— Дудки, — решительно мотнул головой Ройе. — Тогда уж лучше сразу к Бруту и Кассию.

— И к Иуде? — приподнял брови Габо.

— А что Иуда? Просто дерганый шпик…

— Не скажите, — видя что Огата закурил, Пуля достал из нарукавного кармана пачку сигарилл и зажал одну в зубах, а остальные жестом предложил к угощению. Дик взял одну. — Я читал когда-то одну очаровательную древнюю пьесу. Она незаслуженно забыта сейчас, как и почти все Семеро…

— Семеро не забыты, — заспорил Дик.

— Их почитают в Синдэне, я знаю. Но кроме Синдэна и нескольких богословских академий — к сожалению, Ран, их знают очень мало, а понимают еще меньше. Ладно, я отвлекся. В этой пьесе очень интересно раскрыта проблема Иуды. Нетрадиционно, что по тогдашним, что по теперешним меркам — но логично. По мнению автора, Иуда предал Христа из страха, что тот пошел на компромисс с зелотами. Продался в народные вожди, променял безупречную моральную чистоту на дешевую популярность. В Господе нашем этого юношу прельщала именно совершенная оторванность от грязи мира, полное пренебрежение вопросами выгоды — что личной, что общественной… И когда молодой человек заподозрил, что его кумир утратил эту чистоту, замарал свой хитон политической грязью и скоро замарает кровью…

— Экий гадёныш, — скривился Ройе. — А я-то считал его честным стукачом и вором. Нет, тогда беру свои слова назад. Подыщи мне местечко в Коците, Огата.

— Зачем? Если наша затея накроется — то накроется и этот амбициозный проект. А если у нас все получится — то тем более у меня не будет времени.

— Какой ты все-таки тяжелый пессимист, Северин. Неужели ты, с твоим артистическим воображением, не можешь вообразить себе, что однажды просто уйдешь на пенсию, переложив дела правления на сына?

Огату слегка передернуло.

— Чтобы это себе вообразить, нужно не артистическое воображение. А хорошая доза психоделика. Иначе никак.

— На Старой Земле, очень давно, — проговорил Дельгадо, — было одно философское учение. Суть его я уже забыл, но один девиз оттуда врезался в память: «Будьте реалистами. Требуйте невозможного». То, чего вам не хватает — это вовсе не воображение, господин Огата. Это просто реализм и некоторая житейская приземленность.

— Предлагаете поучиться у вас? — оскалился Ройе.

— Нет, — Габо показал сигаретой на Дика. — У него. Пока он живет под вашей крышей и есть возможность. Которая, поверьте мне, предоставляется не каждому…

— Да ну вас с вашими шутками! — Дик бросил сигарету в океан и сбежал на нижнюю палубу.

Катер ревел все громче и громче, уже совсем близко.

Дик лежал на стальной тюремной койке, глядел в потолок, ждал сигнала и думал, что когда все закончится, он обязательно убьет Ройе.

Ну, или хотя бы надает по морде.

Ну, или хотя бы попытается надавать по морде этому кидо из плоти и крови.

Потому что так же нельзя. Врать вот так нельзя.

«Погоди, дорогой, он ни словом тебе не соврал», — сказала внутренняя сволочь. — «Умолчал — было дело. Но соврать — ты его на этом не поймал еще ни разу».

— Так умолчать — это все равно что соврать, — прошептал Дик. — То же самое.

Морлок-охранник вскинул голову — как бот с сенсорными датчиками, отзывающийся на любое шевеление. Увидев, что никаких иных шевелений не будет, морлок снова задремал. Глаза его были широко раскрыты, но Дик уже успел изучить повадки Рэя и других: они умели дремать с раскрытыми глазами.

Впрочем, их дремота не давала юноше никаких преимуществ. В бодрствующее состояние они переходили без пауз, а глупостей делать не собирались, как Дик убедился час назад, когда в припадке ярости расколошматил об пол барабанчик, разорвал несколько своих ожерелий и выдрал из головы пять-шесть искусственных кос с раздражающе тяжелыми серебряными зажимами.

Морлоки молча смотрели, как он беснуется. Наверняка смотрел и Нуарэ. А может, и не смотрел. Может, он выше того, чтобы торжествовать над бессильной яростью… не соперника даже — так, подвернувшейся под ногу дворняжки.

Ройе был прав — Нуарэ будет не жалко. Он оказался еще хуже, чем при первой встрече, оказался совершенно безнадежным. В преддверии неотвратимой драки тратить время и силы на то, чтобы топтать и без того потоптанную женщину… «И непрофессионально до скрипа в суставах», — добавила внутренняя сволочь.

Он ведь проспал настоящий сговор — своего подчиненного Дормье и рейдеров, презрительно усмехнулся Ройе. С него даже показаний не возьмешь — невинен, как жертвенная овечка. Ну так пусть умрет.

Дик скривился, не пряча лицо от камер наблюдения. Неужели Ройе было бы наплевать на то, что сделали с другом и женой друга, если бы Нуарэ был профессионалом и вовремя выщемил Дормье? Если бы Джемма Син была хорошей правительницей?

А что же, с него бы сталось. Он сказал, что в охране тюрьмы и резервной энергостанции два боевых коса и шесть человек. Сказал, и глазом не моргнул.

«А с чего бы ему моргать глазом», — хмыкнула внутренняя сволочь, — «если вчера он подписал хартию, в которой обязался обращаться с гемами как с имеющими все права людей. Кстати, на этом пункте хартии настоял ты. Неужели со вчерашнего дня взгляды переменились и считать генетически модифицированных людьми ты больше не готов? Или убивать немодифицированных — меньший грех?»

Дик сжал пальцы в «замок». Единственным способом выиграть спор у внутренней сволочи было в спор не вступать. Пусть изгиляется как угодно — разница никуда не делась. Немодифицированные сами, добровольно выбрали этого работодателя и эту работу. Морлоки были просто обречены.