А там, за темными окнами, непонятной и тревожной жизнью жил дичающий и вырождающийся мир, клацал железными зубами, выхватывая и глотая куски собственной плоти, рычал от боли и голода, не догадываясь, что эту боль, эти рваные раны наносит он сам себе.

Была, была надежда у жильцов на лучшую жизнь, поскольку обещаны им были все-таки отдельные квартиры в новом доме-красавце на окраине Москвы в Матюгах. И все их долгие вечерние чаепития походили на вокзальное ожидание, каждый ждал своего поезда, и чувство скорого расставания поневоле делало их благожелательными друг к другу. Все уже успели съездить и полюбоваться на последние отделочные работы в новом их доме, были уже и ордера выписаны на каждого… Но вдруг страшная и нелепая новость обрушилась на жильцов — их новый дом, почти полностью уже готовый, захватили Акуны.

— Какие такие Акуны?! — ревел на кухне полковник, наступая на бабу Веру, которая вернулась из ЖЭКа. — Ты толком говори, что тебе там сказали…

— Что еще за Акуны на нашу голову? — причитала Стрепетова.

Татарин Касым побледнел, обхватил голову руками и пошел из кухни. В дверях он обернулся и сказал:

— Теперь все.

И ушел. Минуту стояла мертвая тишина, потом загалдели, замахали руками.

— Сказали и сказали, — объясняла баба Вера. — Сами толком не знают. Вы, говорит, квартир уже не получите… теперь, дескать, кругом рынок, большие деньги у людей. Живите, говорит, пока, где находитесь, но скоро вас шурнут.

— Как так шурнут? — не поверил полковник. — Не имеют права.

— А нам, говорят, никакого права и не надо. Я тоже им говорила, что права не имеют, а они говорят закон такой уже есть, за все деньги платить.

Тихо вернулся на кухню татарин с плотницким топориком в руках, подошел к занавеске, выглянул на улицу и плотно задернул окно.

— Объясни, Касымка, ради Бога, не мучь! — взмолилась Стрепетова.

— Э-э, — скривился татарин. — Акун пришел, уходить надо.

— Ну нет! — полковник ударил кулаком о кулак. — Сам лично пойду. Разберусь на месте событий… Принеси-ка мне, баба Вера, мундир с орденами, он под матрасом у меня, в головах…

Полковник вернулся поздно вечером в растерзанном мундире и без орденов. Долго замывал раны в ванной, наконец вышел к жильцам и коротко сказал:

— Касым прав.

Расходились по комнатам притихшие и встревоженные. На город опускалась сырая осенняя ночь. Часов в одиннадцать откуда-то с севера послышался далекий рокот барабанов, все снова собрались в кучу, судили и рядили о том, что бы это все могло значить. Решили в эту ночь быть начеку, жгли костры вокруг дома. На кухне, склонившись над старым планшетом, мозговал полковник. Он сосредоточенно вычерчивал на бумаге какие-то загадочные круги и линии, сухо и бледно штриховал синие стрелки и, послюнявив карандаш, жирно и сочно выводил красные. Время от времени он, надев очки, внимательно вчитывался в потрепанную военную брошюру со звездой на обложке под названием «Массирование сил и средств в направлении главного удара». За его спиной стояла Стрепетова и заглядывала через плечо.

— Че-орный во-рон, что-о ж ты вье-шься, — тихо пел полковник и перебивал сам себя раздумчиво, — Тэ-эк, здесь устроим засеку… Здесь у нас по плану забор… Над мо-е-ю го-лово-ой… Добро!

Рядом с Кузьмой Захарьевичем, примостившись на ящике, скорняк сшивал шкуры суровой иглой. Прикладывал к груди, к плечам, распарывал и начинал сшивать снова.

— Получается, Кузьма Захарьевич? — с надеждой робко спрашивала Стрепетова, вглядываясь в план.

— Добро, Любушка, добро!.. Вот тут слабина только, — указывал карандашом куда-то в угол листа. — Здесь у нас прогалина… Эх ты, сволочь людская! — ругнул он Макса Ундера. — Ну ничего, побьемся еще…

Утром следующего дня Кузьма Захарьевич вывел обитателей дома на улицу и приказал им оглянуться на дом. Над крышей в легком утреннем сквознячке трепетал привязанный к антенне красный флаг.

— Порядок! — торжественно произнес полковник.

— Я бы, Кузьма Захарьевич, водрузил и монархический стяг, согласно убеждениям, — попросил Юра. — Белый, золотой, черный.

— Водружай! — согласился полковник. — Стяг не запятнан.

— Кузьма Захарьевич! — обратился Родионов. — Разрешите в редакцию отлучиться. Может быть, удастся шумнуть в прессе.

— Добро, — разрешил полковник. — Бей в колокола.

Против ожидания, Родионову пришлось задержаться на службе до самого вечера. Дело получалось слишком серьезное и запутанное. Сперва главный, выслушав о захвате квартир, обнадежил:

— Это, Паша, абсурд! Быть такого не может! Зови Кумбаровича, разберемся.

Кумбарович, однако, оптимизм главного не разделил. Выслушал обстоятельства дела, подумал и сказал:

— Не знаю, не знаю… Надо съездить к своим, посовещаться.

И уехал на казенной машине. Вернулся он часа через три, вместе с ним в редакцию проникли два бодрых, уверенных юриста с черными кейсами в руках. Заперлись в кабинете у главного, деловито разложили на широком столе извлеченные из кейсов бумаги. Тяжко легла посередине коричневая плита с надписью «Свод законов». Столбиком выстроились друг на друге книжки потоньше, справочники и учебники. Ворохом высыпались тонкие, несерьезные брошюрки, слепые бледные ксерокопии, газетные выкройки.

И закипела работа. Юристы, как два цирковых фокусника, перебрасывались бумажками, жонглировали книгами, шелестели легкими брошюрами. Едва один из них заканчивал фразу, другой подхватывал ее на лету, ловко управлялся с деепричастиями и сосподчинениями, и, не давая фразе остыть, швырял ее товарищу. Тот подхватывал ее и, словно борец на тренировке, расправлялся как с тряпичным чучелом, проводил подсечки и захваты, перекидывал через бедро, брал на болевой прием. Да, это безусловно были профессионалы, даже Кумбарович и тот восхищенно крякал. Постепенно до Родионова доходило, что дело их проиграно изначально, что есть две-три зацепки, но связаны они с неимоверными финансовыми затратами и долгой юридической позиционной войной. Что жильцам обреченного дома еще очень повезло, ибо за территорию под домом уже полгода бьются два концерна. Какой-то ловкий чиновник из префектуры сумел продать им одни и те же недра под домом, взяв за это две взятки. Чиновник этот, впрочем, был недавно найден без головы, в подмосковных болотах. Есть, есть одна зацепочка, есть одна корпорация под названием «Бабилон», которая могла бы побороться с этими гигантами, но опять же, причем здесь жильцы?..

— Но вот же «Свод законов»! — наивно указал пальцем Пашка на несокрушимую плиту.

Вдоволь насмеявшись, юристы сунули под нос Родионову какую-то мятую бумажонку:

— Вот! Вот реальность!

Бумажонка потрепетала и растворилась в ловких руках.

— Но ведь это захват, оккупация! — возмутился Пашка.

— Если бы… — покачали головами юристы. — Если бы обычная оккупация… Но это не обычная оккупация. Просто земля продана.

— Земля продана, — пояснил Кумбарович. — А что продано, то не завоевано.

— Что продано, то продано! — заключили и юристы.

— Но так всю Россию можно продать! — возопил Родионов.

— А и продана, — восторженно подтвердили юристы. — Да так продана, что и дважды, и трижды… И все законно, без нарушений. Приватизация. Костромскую область, к примеру, четыре раза продали, там большая драчка назревает, надо бы успеть…

— Успеем, — спокойно сказал его товарищ, убирая документы в кейс. — А нет, так в Клину поработаем. Или в Смоленске, там тоже дел хватит.

Юристы исчезли стремительно, как и появились, ухитрившись каким-то образом одновременно проскользнуть в узкую створку двери.

— Вот так, Паша, ничего не попишешь, — грустно сказал главный. — Пиши, не пиши, а все равно ничего теперь не попишешь…

Пашка поднялся и молча вышел из кабинета.

Вокруг дома, словно у иностранного посольства тесно стояли иномарки. Два стяга реяли над крышей.