За столом сидела Ирина.
Перед ней стояла чашка недопитого остывшего чая. Она только мельком скользнула взглядом по лицу Родионова и глаза ее остановились. Удивленно поднялись брови, она дернулась, привставая, и сейчас же опустилась на табуретку. Зрачки ее потемнели… Ольгу увидела, понял Пашка.
Среди всех прочих чувств, которые обрушились в эти минуты на Родионова: жалости, стыда, досады, смущения, он заметил в себе движение неуместного и подлого чувства — чувства самодовольства. Он оглянулся на Ольгу, и его поразило напряженное и застывшее ее лицо.
— Она книги тебе привезла. — нарушил тишину Юрка.
— Да, да, Павел. Да… Книги. — подхватилась с места Ирина. — Ты забыл в прошлый раз. Пусть Ольга посидит здесь, я тебе отдам. Там, возле твоих дверей…
Родионов поплелся вслед за Ириной, которая увлекала его в коридор. Но остановившись посередине пути, она вдруг передумала.
— Вот что, Паша. Проводи-ка меня лучше…
— Я в прошлый раз не отдал тебе твоих вещей, — сказал Родионов в нерешительности. — Термос, варежки…
— Я знала, что ты их привозил. Потом, потом… К чему мне теперь варежки?..
— Да, лето же… — согласился Родионов, снова следуя за Ириной, теперь уже к выходу.
Во дворе Ирина обернулась, взяла его за руку.
— Видишь, как просто все, Паша… Все очень просто, напрасно ты переживал… Сейчас я уйду.
Гора свалилась с его плеч. Ирка, оказывается, славная девушка, другая бы на ее месте… Впрочем, она конечно сразу поняла, что всякое соперничество бессмысленно. Как только увидела Ольгу.
— Откуда ты знаешь, что она Ольга? — спохватился Родионов. — Вы что, знакомы разве? Или Батрак сказал?
— Это неважно, Паша. Это неважно, — видно было, что Ирина волнуется. — Не связывайся с ней!
— Ты… что-нибудь знаешь такое? — дрогнувшим голосом спросил Родионов.
— Ах, это тоже все неважно, — отмахнулась Ирина. — Вот что, Родионов. Вокруг тебя что-то происходит. Страшные и темные силы… Я не знаю точно, но знаю, что тут большие деньги…
«Стабилизаторы!» — мелькнула догадка в голове у Пашки.
— Ну все, Паша. Я тебе все сказала. А теперь я сама…
Она повернулась и быстро зашагала со двора. Боже мой, как же все это жалко! — думал он, глядя ей вслед. Красилась, готовилась, и так все мерзко произошло.
Он не додумал, потому что Ирина вдруг остановилась, обернулась и сказала:
— Родионов! Еще… Я папашке запретила. Он мне похвастался про милицию. Ну, когда тебя взяли… Я ему сцену устроила. Ты его не осуждай, он же ради меня. Как уж умеет…
Она снова пошла со двора, но вдруг передумала, остановилась, а затем подбежала к Родионову и влепила ему размашистую оплеуху. Он даже и не попытался уклониться или загородиться рукою, стоял посередине двора как в тумане, опустив голову, а когда опомнился и огляделся, Ирины уже не было.
Щека его пылала, но совесть больше не мучила. Он поплелся в дом.
— Где Ольга? — спросил он у Батракова, заглянув в опустевшую кухню.
— У бабы Веры, где же еще? — сухо ответил Юрка.
Родионов вошел в свою комнату, прихватив на пороге книжки.
Присел на диван, открыл наугад Булгакова и зацепился. Верно говорится — писатель не тот, кого читают, а тот, кого перечитывают…
Много месяцев спустя, вспоминая все, связанное с Ольгой, Родионов никак не мог определить точно, когда же у них наметился первый раскол и какое именно событие заставило ее решиться на такой безумный шаг… То ли после Ирины, а может быть, после скандала, учиненного им в доме артиста, что произошел позже, или… Нет, определить точно он не мог, возможно, это было уже с самого начала…
То, что он все это время жил в постоянной тревоге, поминутно ожидая беды, было понятно — слишком непосильный и драгоценный дар достался ему и достался, как он сам понимал, не по заслугам. Всякий в его положении точно так же вскидывался бы ночами с бьющимся сердцем и мучился — «когда?» Когда все это отнимется у него, только бы не сегодня и не завтра, пусть еще длится эта мука обладания, эта тревога, эта бессонная забота…
Когда Ольга вернулась от бабы Веры, он стоял возле ниши перед своей дверью и задумчиво крошил хлеб в аквариум, кормил жабу.
— У тебя аквариум? — удивилась она, приседая и вглядываясь в мутную воду.
— От старухи остался, — сказал Родионов. — Не выкидывать же, жалко тварь…
— Славная она, Вера Егоровна, — помолчав, сказала Ольга. — Не знаю, почему самые славные люди — бабушки.
— У меня тетка Мария тоже славная, — сказал Павел. — А я ей по полгода на письма не отвечаю. Она в деревне живет. Помнишь, я тебе про свою мечту рассказывал? А ты ничегошеньки не поняла…
— И ты решил, что я глупая и поверхностная бабешка. Что кроме дамских романов ничего не читаю. Признайся…
— Было дело, — улыбнулся Павел. — Я тогда почему-то разозлился на тебя, на твою красоту, что ли…
— А что ж ты меня в первый раз не заметил?
— Как это не заметил? — не понял Родионов. — Уж я-то тебя сразу заметил, чуть в обморок не упал. Да и упал же под трамвай.
— Нет, дня за три до того… Я была у вас, а ты меня не заметил. Прошел со своим чайником по коридору, глаза отрешенные, ничего не видит, чуть не сбил меня. Хорошо, я увернулась… Но затаила на тебя злость. Честное слово, досадно стало, идет навстречу молоденький, симпатичный, а меня в упор не видит. Так не бывает, Родионов…
— Странно… — задумался Родионов. — А ведь и в самом деле… Что-то, наверно, на сетчатке глаз запечатлелось, образ… А я-то решил, что я сам тебя придумал. Между прочим, я на улице никогда знакомых не вижу и не узнаю, многие обижаются.
— Вот видишь, Родионов, какой ты противный тип! Высокомерный… Спесивый… Кичливый… Чванливый…
— У тебя на редкость богатый словарь ругательств… Слушай, а ты Ирину откуда знаешь? — не вытерпел Павел.
— Где-то видела ее. С отцом. — Ольга оглянулась. — А где у вас старуха жила? Покажи. Страшная, наверно, комната? Шаги по ночам…
— Там замок, — сказал Павел. — Шкуры там, лисопес. Скорняк пока занял. Тут приходили всякие, из милиции хотели подселить. Битва была за эту жилплощадь. Дом-то наш, оказывается, кооперативный с двадцатых годов… Да еще под снос. Потом пожарные наезжали, простукивали стены да потолки… Пойдем ко мне, тебе переодеться во что-нибудь надо, в сухое…
Он пропустил вперед Ольгу, ревниво оглядел свое жилище. Бедно…
— Бедно, — сказала Ольга.
— Для гения годится, — роясь в шкафу, небрежно произнес Павел. — Вот допишу повесть, может, разбогатею…
Он вытащил старый овчинный тулуп.
— Вот возьми. Он уютный, под ним засыпаешь сразу…
— Отвернись, — приказала она. — И не подглядывай в окно, там отражается все…
— А как же «театр раскрепощенного тела?» — едко спросил Родионов, зажмурив глаза.
— Театр и есть театр. Завтра можешь пойти туда со мной. Я к тебе приду, если хочешь… Только оденься поприличней.
— Вот допишу повесть…
— Перестань, Родионов, — перебила Ольга. — Кому теперь нужна какая-то повесть? Пусть даже и талантливая. Кто ее купит? Но все равно, пиши. Пиши, а я буду глядеть на тебя отсюда…
Скрипнули пружины дивана.
— Действительно, как уютно под этим полушубком… — он услышал короткий тихий зевок. — Слушай, Родионов, подари мне лягушку, а? И аквариум…
— Конечно! — обрадовался Пашка. — Воду только нужно поменять.
— Нет, она привыкла, не меняй… Надо взять машину и погрузить, как есть… Какой день тяжелый… Я попрошу… своих…
Родионов обернулся от стола. Она уже дышала ровно, свернувшись под тулупом. Спала.
Он выключил настольную лампу, быстро скинул с себя одежду и забрался к ней. Она подвинулась и во сне обвила его рукой за шею. Значит — любит, успокоился Родионов и затих.
Глава 11
Театр раскрепощенного тела
В пять часов вечера, как и договорились, Родионов встречал Ольгу в вестибюле метро. Это было не очень удачное время, самый разгар адовой работы. Плотная толпа медленно двигалась к эскалатору, напирая на металлические загородки. По мере продвижения к всасывающей горловине толпа становилась еще плотнее, но вместе с тем и упорядоченней. Если из середины можно было еще вырваться обратно, то у самого спуска под землю человек был уже обречен — вот он виден уже по пояс, вот по плечи, а вот уже мелькала беззащитная макушка и пропадала навсегда.
