Только не давать ему читать вслух, забеспокоился Родионов, видя как гость его, сверкнув проплешинами, низко наклонился над портфелем, потянул из него рукопись, но тут же сунул ее обратно и выпрямился. Можно было предположить, что наклонялся он единственно затем, чтобы быстренько сменить лицо, настолько разительно преобразился его облик. Брови были сдвинуты, щеки налились вдохновенным багрянцем…
— Я для начала, для первого, так сказать, ознакомления, — проговорил автор и объявил сразу же, не дав Павлу вставить слово, — «Отчий воздух», часть первая, — и снова без паузы взвыл профессионально: «Я видел Крым и воздух чистый, где рано утром шар лучистый…»
— Продолжаю! — крикнул Родионов.
— Ну? — сбился декламатор и недоверчиво глянул на Павла.
— Примерно, в общих чертах, но вы следите за сутью, — предупредил Родионов. — Дальше у вас написано про то, что за границей воздух еще чище, в Швейцарии, к примеру… Как там красиво, ухожено и подстрижено… Нет, Швейцария не подходит, не ляжет в размер стиха. — поправился он. — Цейлон, может быть, или…
Брови у посетителя удивленно приподнялись, он быстро выхватил из портфеля свои листки, сверился. Затем перевернул страницу, пряча текст от Павла.
— Вы дальше говорите о том, что воздух родного Кузнецка для вас гораздо целебнее…
— Тагила, — поправил автор. — Где читали? Это стихотворение было обнародовано только в нашей районной прессе…
— Логика развития поэтического образа, — объяснил Родионов.
— Ну хорошо, — согласился автор. Отвел глаза в угол, подумал мгновение и, победительно усмехнувшись, потер ладонью об ладонь. — Я вам сейчас другое прочту. Уж это всем нравится. Нет такого человека…
— Про баню?
— Откуда вы догадались? — изумился собеседник и с тревогой уставился на Родионова.
— Ага, — не стал объяснять Павел. — Итак, простая деревенская банька. Веничек, каменка, духмяный парок… Бьюсь об заклад, что именно «духмяный»! Как славно выскочить голышом, да в студеную речку, да снова на полок и снова веничком, веничком… А в конце для контраста — городская ванна, дескать, совсем, совсем не то…
— Да, есть и про ванну, — поник автор.
Он растерянно открыл портфель, вяло порылся в нем, вытащил еще один листок, но, поколебавшись, сунул его обратно. Родионов, видя его муки, сдался:
— Вот что. У нас это никак не пройдет, Аблеев зарубит… Но попробуйте пристроить это в «Сельские были». Там есть такой Кульгавый Иван, его спросите. Он сам из деревни, — обнадежил он бедолагу. — Но никаких ссылок на меня…
Минут через тридцать, проходя мимо дверей «Сельских былей» приостановился. Оттуда доносилось бойкое декламирование и голос был именно его автора:
В чистом поле колос созревает,
Раздается жаворонка крик…
— Крик! — заорал вдруг Кульгавый. — Где ж вы это слышали крик жаворонка?! Что ж его, душат, что ли, вашего жаворонка?.. А он сопротивляется, кричит как раненый заяц… Вот что. Ага! — голос Кульгавого стал вдруг ласковым. — Вы вот что, несите-ка все это в «Литературу и жизнь». Там есть такой Родионов Павел… Но на меня не ссылайтесь ни в коем разе…
Родионов быстренько вскочил в лифт и снова уехал на последний этаж в буфет.
Он некоторое время сидел, погрузившись в себя, попивая кофе и рассеянно чертя что-то шариковой ручкой на белой салфетке, а когда опомнился и пригляделся, был немало удивлен тем, что из хаоса штрихов, теней и линий сам собою сложился тонкий и воздушный женский профиль.
Глава 3
Подопытные крысы
Благополучно проведя ночь на даче Розенгольц в Барыбино и «помелькав» на участке, Родионов, развесил по крючкам привезенные теплые вещи, а наутро налегке отправился в Москву. Дорога была довольно долгой и не очень удобной, поскольку Барыбино находилось километрах в пяти от железнодорожной станции, а автобусы в последнее время стали ходить редко и нерегулярно.
От метро Родионов возвращался домой, груженный тяжелой поклажей. Нес он в целлофановом пакете виноград, красный и белый, в другом пакете еще виноград, особенный, под названием «дамский пальчик». Кроме того, под мышкой левой руки была у него длинная желтая дыня, подгнившая сбоку. Эту гнильцу заметил он слишком поздно, когда далеко отошел уже от рынка, а потому возвращаться и требовать замены было поздно. В онемевшей правой руке находился у него еще и арбуз. Другой арбуз, который тоже пришлось ему купить, все-таки выскользнул по дороге и раскололся… Жалко было потраченных денег. А потратил он изрядно и, главное, не своей воле. Как-то все это случилось спонтанно и неожиданно. Он шел и удивлялся сам себе, поскольку вовсе не собирался ничего покупать, просто проходя мимо прилавка, замедлил шаг на одно только мгновение, залюбовавшись колоритным узбеком с круглыми жирными плечами, с сияющими, как бы намасленными щеками и хитрыми узкими глазками, которые чрезвычайно доброжелательно глядели на него.
— Что, — весело и беззаботно спросил Пашка и подмигнул узбеку, — сладкий виноград?
Этот праздный и ни к чему не обязывающий вопрос он бросил просто так, мимоходом, но в итоге после долгих и безуспешных попыток вырваться из цепких и ласковых рук узбека, вынужден был вытащить кошелек, купить и красный виноград, и белый, и особенный «сла-дки, как мед, ц-ца-х-х!» под названием «дамский пальчик». Был надрезан также арбуз, хотя Павел вовсе об этом не просил и всячески отпихивал этот арбуз от себя, но «ай, брат руским, сапсем нехорошо!.. Лично тебе, лично! От души… Арбуз кто теперь возьмет?» Пришлось взять арбуз. И в довесок длинную желтую дыню, которая как-то сама собою вкатилась на весы, удобно и ладно улегшись на бочок с гнильцой, и другой арбуз, поскольку все-равно «попробуешь, обязательно придешь. Зачем два раза ходить, ботинки тратить, сразу бери!.. Молодес! Яхши!..»
В каком-то светлом остолбенении и приятной расслабленности Пашка отошел наконец от прилавка, двигался по улице с безвольной виноватой улыбкой на устах. «Ладно, ничего, — думал он, — мне, конечно, всего не съесть… Надюшу угощу, Юрка Батрак поможет, ничего. Нормально… Яхши… В другой раз наука будет…»
За время отсутствия Родионова в доме произошли мелкие, но весьма важные для жильцов события, о которых Павел узнал тотчас, как только возвратился со службы.
— Ты представляешь, Паша, пришел, — рассказывала Любка Стрепетова, — скромный, тихий, шляпу в руках мнет. А руки красные, как у рака. Да и шляпа, знаешь… Бурая такая, войлочная…
— В бане, скорее всего украл, — пояснил Степаныч. — У меня раз в бане шубу уволокли, а в ней три тысячи казенных денег…
— Подожди, Степаныч, — попросил Пашка. — Ну и дальше что, Люб?..
— Ну, в общем, что дальше… «Позвольте, — говорит, — не более трех минут побыть наедине в комнате моей покойной двоюродной тети Клары…» «Пожалуйста, — говорю, — хоть час…» Кто ж мог подумать? И точно, как и сказал, не больше трех минут был, а потом ушел. У всех на виду, Паш!.. У всех на виду, вот что поразительно!..
— Да что ж тут поразительного? — не понял Родионов.
— Люстра! — крикнула Любка и горестно всплеснула руками.
— Старинная, бронзовая. Пуда два. Шесть рожков, — пояснил Степаныч. — Не считая стекла навешанного…
— Я в комнату — люстры нет! У всех ведь на виду! В каком кармане унес?!
— В каком кармане, Паш? — повторил и Степаныч, разведя руками. — Как еще гроб не упер старухин…
— А что, разве из морга не привозили ее? Я-то думал в мое отсутствие и похоронят окончательно… Что ж они тянут?..
— Вот именно! — поддержала Любка. — Как будто долгое дело смерть оформить… Какой уж день гроб этот торчит в квартире.
— Бардак в стране, — радостно подтвердил Степаныч. — Может, закопали уже, как бомжиху… Да тут, Паш, у нас целая баталия была…
Выяснилось, что самое главное произошло немного погодя. Вскоре после похищения люстры была предпринята официальная попытка реквизировать комнату Розенгольц, причем людьми посторонними, не имеющими к дому никакого отношения.
