Вид на начало улицы Воздвиженки от Ваганьковского переулка. Фотография XIX века.
Но дни коночных кучеров были уже сочтены, а сама конка постепенно откатывалась в прошлое, становилась преданием…
На вечерней заре XIX века раздался в Москве первый трамвайный звонок, возвестивший о том, что явился на свет божий единственный, неоспоримый наследник конки. Надо признать, что он был не в меру нахальным. И сразу начал отвоевывать у своей прародительницы ее достояние. Уже в 1895 году в Москве начали переделывать линии конки под электрическую тягу, и первый трамвай с веселым трезвоном покатился от Страстной площади до Петровского парка — мимо развеселого, вечно гудящего «Яра», мимо мельтешащего Александровского, как уже назывался тогда Белорусский вокзал, в райские, загородные кущи устремился трамвай. Вот именно трамвай и оказался невероятно живуч.
Если не считать двухэтажного троллейбуса, который очень недолгое время ходил по центру Москвы после войны, больше всего на свете из транспорта любил я трамвай. Маршруты его по Москве были тогда необыкновенно длинны и порой весь город пересекали.
С трамваем у нас в детстве были связаны два развлечения, и оба опасные. Отчего-то нам нравилось подкладывать на трамвайные рельсы медяки: расплющенные под колесами, они в наших глазах приобретали прибавочную стоимость. Для этого, однако, необходимо было обладать недюжинной отвагой, поскольку операция совершалась буквально за спиной постоянно бдящего постового. А он, прекрасно зная о наших намерениях, хоть и стоял спиной к нам, глазом косил, пресекая наши неловкие попытки железной рукой. Но и в случае удачи подобрать расплющенную монету не всегда удавалось: постовой поспевал к ней раньше и без колебаний реквизировал то, что еще недавно было монетой.
Было и еще одно дельце, на которое решались не все. Мы считали, что оно воспитывает волю. Надо было подловить момент, когда в одном месте сходились два трамвая, мчавшихся навстречу друг другу. Так вот, между ними надо было встать и переждать, пока в лязге буферов и колес раскачивающиеся от быстрого хода трамваи пронесутся мимо. Смерчем летел песок, мелкие камни били шрапнелью, но деваться в тот момент некуда было. Страшное дело… Зато потом каждый вырастал в глазах своих и товарищей.
Сейчас в Москве около сорока трамвайных маршрутов, 460 километров путей. Общая тенденция такова, что пути снимают, маршруты укорачивают. Все это делается как-то не очень аргументированно, как во времена конки, когда дам «в империалисты» не пускали. А трамвай меж тем самый экологически чистый вид городского транспорта и не воет, как троллейбус, напоминающий полет ведьмы в ступе.
Нет, трамвай еще поживет бок о бок с нами. И спасибо ему за то. Любимый, вагоноуважаемый…
Поглазев на витрины, проходим мимо
Странно, но до сих пор сохранилось воспоминание детства, феерическая картина: старый, довоенный магазин «Рыба» на Серпуховке. Просторные два зала, один из которых походил на зоологический музей, поскольку там стояли два огромнейших аквариума, в которых плавали окуни жирные, карпы, шевелили толстыми усами сонные сомы…
Рядом, вдоль стены, возвышалась «пирамида Хеопса», сложенная из консервных банок с крабами. Буквально полмагазина было завалено этим дешевейшим деликатесом, несмотря на сияющий неоном призыв на фасаде здания: «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы!» И тут же, за гнутым стеклом витрины, в деревянных бадейках с ушками лучилась рубиновым светом красная икра, отливала перламутром черная. Чего только не было в этом магазине! Страна голодала, а в столице деликатесы выставлялись на всеобщее обозрение. Иногда, конечно, по праздникам покупали мы понемножку чего-то…
Потом постепенно, по мере укрепления планового хозяйства, все подевалось куда-то. Будто осетровые и лососевые вызывающе прекратили метать икру и, возмутившись бестолковщиной и воровством, вокруг царившими, и вовсе покинули наши воды. И надолго. Вспомните, сколько времени пустовали наши прилавки. Мы уж думали, что теперь всегда — только так и будет…
И вдруг словно встряхнул некто скатерть-самобранку — такое изобилие на нас посыпалось! И все заграничное, такое красивое — впору на новогодние елки вывешивать. А вот сказать, что всегда вкусное, — вот этого не скажешь. Отнюдь не деликатесы. Глядишь на эту химическую красоту и думаешь: а наше-то где достояние? Неужто все промотали?
Захожу в магазин «Деликатесы» на Ленинском проспекте — будто в давно обещанном светлом будущем оказался. Или за порог хорошего магазина попал. От гастрономических ароматов аж в глазах поплыло… А может, от цен. Угорь копченый, лосось, форель слабосоленая, ножки свиные заливные, салями из индейки, устрицы всевозможные, лягушачьи лапки — прямо оттуда все, из-за бугра. А вот и крабы, не верю, что наши, однако наши.
Ну ладно, думаю, здесь все красноречиво, понятно, а что же в лучшем московском и самом знаменитом из всех — в «Елисеевском»? Помнится, и не войдешь — сколько народу, и внутрь не протолкнешься, и хвосты такие, что к прилавку не подберешься — часами стояли за какой-нибудь колбаской простецкой или сосисками…
Был в Москве кто-то из потомков Елисеевых и вроде бы остался доволен состоянием некогда своего магазина. Зато при входе появился бронзовый бюст Григория Григорьевича Елисеева, в зале портрет его, писанный маслом, висит — как раньше, часы английские настенные в деревянном футляре, славящиеся своим бесшумным ходом, показывающие всегда одно и то же время.
А магазин сам ожил. Товаров множество, цены не совсем уж убойные, есть даже и вовсе божеские, свободно стало здесь, как в давнее время, когда простецкий народ в такой магазин робел заходить. А на открытие магазина в 1875 году вся Москва устремилась сюда — издали хотя бы глянуть на чудо такое. Подобного магазинного великолепия прежде не видали в столице. Сам хозяин, Григорий Григорьевич Елисеев, стройный блондин, как описывал его Гиляровский, с крестом Владимира на шее и розеткой французского ордена Почетного легиона в петлице, вышел первых гостей встречать. Не в каждой европейской столице был магазин с подобным ассортиментом гастрономических изделий и вин. За вина, кстати, Григорий Григорьевич и получил французский орден: за коллекцию выдержанных в собственных подвалах французских вин, завоевавшую гран-при на международной выставке. А подвалы те размещались в Италии, Франции, Испании и Португалии, а также на острове Мадейра, куда вокруг Европы ходили три парусника, принадлежавшие папеньке Григория Григорьевича.
В Нескучном скучно? Никогда!
И не знаю, веселились ли где-нибудь еще в Москве так широко и разгульно, как в этом доме-дворце и его окрестностях. В самом доме стены ходуном ходили, а в парке деревья выплясывали! Со всей Москвы стекался любящий гульнуть люд к Нескучному дворцу и Нескучному саду: знали, что здесь и выпить нальют, и пожевать что-нибудь на закуску найдется. А уж веселья не занимать — с собой не принесешь, другие в хороводы утянут. Знал каждый в Москве: граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский широк, хлебосолен, готов угощать всякого, и за то любили его москвичи, как, наверное, никого из сильных мира сего не любили.
Нескучный сад на окраине столицы, на горе по берегу Москвы-реки, задумал и обустроил граф уже под занавес своей бурной жизни, исполненной побед на полях сражений и в море, а также и в будуарах прекрасных особ. Да что уж там говорить о его победах, ежели сама императрица любила его. Впрочем, не только Алексея Григорьевича любила она, а еще и братьев его.
