Спрашиваю у двух девчонок, а кто такой этот Еропкин, чье имя на мемориальной доске старого дома на Остоженке — их временного пристанища в начале пути.
— Купец какой-то…
Спросил у мальчишек-студентов.
— Да вроде меценат был такой…
Нет. Ни тем, ни другим Петр Дмитриевич Еропкин не был. А был совершенно необыкновенным человеком в екатерининском времени. Губернатор Москвы, сенатор и генерал-поручик Еропкин, живший всегда скромно, предпочитавший держаться в тени и никогда не искавший никаких наград, тем не менее был обвешан наградами. И вовсе не за выслугу какую-то их получал, а за дела государственной важности, а более всего прославился в выморочный для Москвы 1771 год, когда обрушилась на древний город моровая язва — чума. Слава тогда выпала Еропкину кровавая, страшная, и, хоть поступал он по велению долга и выхода ему другого не оставалось, как рассказывали, до конца своих дней казнил себя и мучился от сознания неизбывной вины.
Чума нагрянула в январе и сразу выкосила уйму людей, словно на крыльях перемахивая из дома в дом. Народ сидел за закрытыми ставнями, за разложенными кострами возле ворот в надежде уберечься возле огня, да только напрасны были эти надежды… Паника, охватившая город, оказалась столь велика, что народ кинулся бежать даже не зная куда. Московский главнокомандующий, бесстрашный граф Салтыков, победивший императора Фридриха в прусской кампании, бежал из Москвы безоглядно, за ним устремились губернатор Бахметев и обер-полицмейстер Юшков. Власти в Москве не осталось, как не осталось ни солдат, ни полиции. Грабежи и разбой творились открыто, и управы на разбойников негде было искать…
В те самые дни выбор императрицы и пал на Еропкина. Именным указом она приказала ему строжайше следить за тем, чтобы никто Москву даже тайно покинуть не мог, «дабы чума не могла и в самый город С.-Петербург вкрасться».
Страшное зрелище являла собою Москва. В сентябре и октябре померло до двадцати тысяч человек, трупы валялись прямо на улицах и во дворах, и их некому было убирать, потому что вымерли почти все фурманщики и мортусы, как называли похоронные команды, кои сколачивались из приговоренных к казни. Бунт вспыхнул внезапно и вмиг воспламенил в ужасе замерший город.
Народ, подстрекаемый лихими, однако ж бездумными головами, забил насмерть митрополита Амвросия, ни в чем не виновного. Еропкин и пальцем шевельнуть не успел — столь скоро все это случилось. Далее медлить было нельзя, и Еропкин вызывает под московские стены Великолуцкий полк.
Возбужденная до предела толпа забросала каменьями да поленьями Еропкина, когда тот во главе отряда выехал верхами из Спасских ворот. Генерал был ранен, но держался прямо в седле. Он приказал дважды пальнуть из орудий холостыми зарядами. Народ приосел, оглянулся, а увидев, что раненых и убитых нет, возопил, что Святая Богородица за них, — и с колами метнулся к Кремлю… Спасать икону Богородицы: одна она может беду отвесть…
Вот тут и свершилось. Еропкину ничего не оставалось, как дать залп картечью…
Еще два дня бунт продолжался, и все это время генерал с седла не вставал. А по усмирению отправил императрице донесение с точным и честным докладом обо всем, что случилось. Он испрашивал прощения, а Екатерина наградила его Андреевской лентой через плечо, выдала 20 000 рублей и четыре тысячи душ крепостных.
Еропкин крепостные души не принял и при сем заявил: «Нас только двое с женой, детей нет, состояние имеем, так к чему же нам лишнее себе набирать?» Никто никогда — ни до, ни после — от такого дара не отказывался по собственной воле. Случай настолько невероятный, что люди отказывались верить в него.
Когда Москва потихоньку вернулась в свою прежнюю жизнь, Екатерина назначила Еропкина московским главнокомандующим со всякими льготами, к тому прилагающимися. Еропкин в казенный дом не въехал, остался вот здесь, на Остоженке, и денег, что казной отпускались для официальных приемов, тоже не брал. Вот императрица, посетив Еропкина в этом доме, его и спросила: «Что я могу для вас сделать? Я бы желала вас наградить». А Еропкин ей отвечал: «Да что там, матушка-государыня, я награжден не по заслугам: андреевский кавалер, начальник столицы, заслуживаю ли я этого?» А она за свое: «Вы ничего не берете на угощение Москвы, а между тем у вас открытый стол, не задолжали вы? Я заплатила бы ваши долги». А он опять отказывается ото всего…
Екатерина видит такое дело, что ничего Еропкин себе не берет и брать не хочет, так наградила орденом Св. Екатерины жену его.
Еропкина долго еще помнили. А вот мы что-то забыли совсем. В доме его потом размещалось Коммерческое училище, где учились замечательный наш историк Сергей Соловьев и писатель Иван Гончаров, а теперь — Московский государственный лингвистический университет. Теперь под старыми тополями, почти совсем фасад старого дома скрывающими, шумно и даже весело. Думаю, Петр Дмитриевич рад бы был, узнав, какая судьба досталась его старому дому.
Палаты ставил себе на счастье
А как же иначе? Конечно, себе на счастье князь Артемий Петрович Волынский закладывал палаты на высоком берегу Неглинки, откуда, почитай, вся Москва просматривалась. Место выбирал долго, тщательно, а как уж выбрал, так стал подкупать прилегающую землицу к Рождественке — и тот кусок, где теперь на углу с Кузнецким Мостом банк стоит, и часть самого Кузнецкого прихватил, потому что задумал строить не просто палаты, а городскую усадьбу с обширным хозяйством.
Неглинка была тогда тиха и светла, и ее неглубокое песчаное дно с высокого берега высвечивалось как на ладони. Старые ивы, склонившиеся к реке, бросали корявые тени на поверхность неторопливо бегущей воды… Миром и покоем веяло от этого места, нынче одного из самых оживленных в центре Москвы. На стенах старых палат, стертых неумолимым оползнем времени и уже забывших своих прежних хозяев, наросли еще два этажа, перекроились внутри покои, и не скажешь теперь со всей вероятностью, что именно осталось от тех палат, что строил Артемий Волынский. Разве что фундамент, конечно, часть стен и наверняка подвалы.
Спустился я в них, посмотрел на широкие массивные стены, на низкие сводчатые потолки, кое-где тронутые грибком — болезнью старых, влажноватых чертогов. Сейчас здесь располагается фондохранилище Московского архитектурного института, который владеет удивительным домом, под кровлей которого такие судьбы вершились и такие страницы истории переворачивались…
К тому времени, когда Артемий Петрович строил сей дом, жизнь князя здорово помотала и побросала. Как раз в тот год, когда, как предполагается, дом достраивался, Волынский отбывал последние дни своего губернаторства в Казани и по многим причинам стремился в Москву. До царя дошли слухи, что неумеренно страстен губернатор к наживе, что слушать никого не желает и терпеть его уже невозможно. Волынский знал о том, что слухи Петербурга достигли, потому и готовил, вил гнездо подальше от царского ока.
А до того Волынский посидел губернатором в Астрахани, где дело наладил и порядок навел, однако, как сказывали, и там обнаружил склонность к мздоимству. Царю Петру все это ох как не нравилось, но Волынский, будучи человеком изворотливым, сумел жениться на двоюродной сестре царя Александре Нарышкиной и упрочил свое положение при дворе. Что нисколько не помешало Петру Алексеевичу отходить дубинкой по спине Артемия Петровича: скор был царь на расправу. И, судя по всему, справедлив в данном случае.
Ну а главные, трагические события в жизни Артемия Волынского развернулись при Анне Иоанновне. Да такие, что наказание царевой дубинкой показалось ему детской забавой.
Гибкая спина Артемия Волынского, уже хорошо промятая царской рукою, помогала ему в дворцовых интригах и услужливо прогибалась перед всесильными иностранцами, прежде всего перед Бироном — регентом, великим временщиком, о котором уже и внуки его вспоминать не хотели, «поскольку о нем ничего хорошего сказать было нельзя». Искал Волынский расположения и других влиятельных иностранцев — Миниха и Левенвольда. Но, как говорится, всех денег не заработаешь и всем мил не будешь. Барон сначала использовал Волынского в борьбе против Остермана, а когда Волынский и сам приобрел у императрицы влияние, объединился с тем же Остерманом. Ведь единственным докладчиком императрице по делам кабинета министров стал уже Артемий Волынский.
