Конечно, каждый человек ест не только по своему вкусу, но и по своим возможностям. Извозчики, к примеру, облюбовавшие в Столешниковом переулке дешевое заведеньице, на широком и длинном «катке» — столе находили привычную и любимую еду — всяк для себя: требуху с огурцами, жирную сомовину, косточки мозговые с разваренным мясом, горячие ситнички. Всем была доступна такая еда. А люди уже со средним достатком предпочитали «Арсентьича», что в Черкасском переулке, напротив Лубянки. Тут тоже только русская еда готовилась, а более всего славилось это место щами с головизной, о которых по всей Москве слава гуляла.

У богатых выбор был, само собой, пообширнее. У именитых людей в выбранном месте всегда личный столик имелся, и никого другого за него не сажали: постоянный клиент, да богатый вдобавок, — ради него, если требовалось, могли бы на уши встать. Особенно ради такого, как известный московский миллионер купец Иван Васильевич Чижев.

Приходил он в заведение Тестова «Большой Патрикеевский», и тут уж знали, что после чего ему подавать. Поначалу порцию холодной белуги, икру, две тарелки ракового супа, селянки из почек с двумя расстегаями, после чего подносили жареного поросенка, телятину или рыбное блюдо — по сезону. Летом, к примеру, непременную ботвинью с осетриной, белорыбицей и сухим тертым балыком. Следом — неизменную сковородку гурьевской каши. Иногда Иван Васильевич заменял расстегаи байдаковским пирогом — необъятной кулебякой в двенадцать слоев, где была и налимья печенка, и слой костяных мозгов в черном масле. Запивал этот огромный старик ту необозримую снедь белым и красным вином. Подремав с полчаса, уезжал домой, а вечером продолжал поглощать еду в купеческом клубе. Притом говаривал: «По-русски едим. Зато брюхо не болит, по докторам не мечемся, полоскаться по заграницам не шатаемся». И до преклонных лет дожил уважаемый этот обжора.

А ныне что? Что нынешние кулинары могут состряпать? Чем удивить? Повезло мне в поисках ответов на эти вопросы, нашел я удивительного мастера, кормившего буквально из своих рук многих выдающихся людей нашего времени. Владимир Матвеевич Островский потчевал королей и принцесс, премьер-министров государств и лордов-спикеров — с их лучшими половинами и без оных.

Ресторан, где он работал, всегда был элитным, правительственные делегации часто в нем принимали. Блюда, приготовленные руками Островского, нахваливали Индира Ганди и ее сын Раджив, Хуан-Карлос, король Испании, премьер-министры из скандинавских стран и многие другие. А угощал их Островский… исключительно русской едой.

Телятиной «Орлов» с острым соусом, пикантной ветчиной с неповторимым коньячным соусом, уткой «по-боярски», подаваемой с тушеными яблоками в карамели, с пряностями и изюмом — все из духовки. Или — карпом по-русски, без костей, выдержанным в молоке, чтоб не оставалось рыбного духа, и подавался он с гречневой кашей и медом. Или — щукой и судаком, фаршированными кнельной рыбной массой со всевозможными пряностями, русской дичью: тетеревами, глухарями или куропатками.

Особо готовилось мясо диких животных — маринованная оленина, медвежатина с печеными яблоками и обязательно с тушеной капустой, обильно приправленной изюмом. А более всего коронованные особы нахваливали щи суточные со снетком, «блин горелый», горячий, подаваемый с русским пломбиром, и кулебяки всякие — мясные и рыбные…

А пили что? Ну, само собой, водочку русскую. Были, правда, затруднения в этом вопросе — в годы партийных гонений на все алкогольное. Приходит какой-то премьер и просит ко всей великолепной этой еде водки подать, а перед ним конфузливо руками разводят: Михаил Сергеевич и Егор Кузьмич не велят… На официальных-то приемах все было, конечно. Так что вы думаете? Заблаговременно и деликатно предупрежденные выдающиеся деятели тогда выпивку в кейсах с собой приносили. Не они сами, конечно, а сопровождающие их лица. Эту водку разливали по чайничкам и невозмутимо на стол подавали. Гости восхищались находчивостью русских, так ловко преодолевающих ими же самими созданные трудности. Один из них даже сказал: «Нет, с таким народом лучше дружить, чем ссориться».

И я целиком с ними согласен.

Дело о любви

Страстной бульвар во всем Бульварном кольце старой Москвы особым звеном выделяется — пожалуй, самая широкая часть в кольце. И не такой уж старый он, а кажется, всегда был здесь, на этом месте. А нет, только в 1820 году проложили Страстной на месте стены Белого города.

В любое время года тут хорошо: летом тенисто, зимой просторно, по осени желтые тополиные листья пестрят на газоне, навевая легкую, сухую печаль, а весной первая зелень старых деревьев радует ожиданием близкого лета… И запах ее — дурманит…

Когда иду по Страстному от Тверской, всегда стараюсь пройти по левой его стороне. Тут великолепный дворец Гагариных, а ближе к Малой Дмитровке — дом под номером 9. Здесь жил Александр Васильевич Сухово-Кобылин. Непременно о нем вспоминаю, и всегда оглянуться что-то подталкивает, когда прохожу мимо этого дома.

А тут иду как-то и чуть не ахнул: ни следа не осталось от дома! Снесли. А какой дом-то был… И жизнь какая в нем протекала… Любовь редкой страсти, хладнокровная измена и — гибель…

«Да и в самом-то деле — была ли любовь?» — спрашивают еще и сейчас, спустя полтора века после тех событий, всколыхнувших и ужаснувших Москву, где и без того никогда спокойно не было. «Какая это любовь, ежели каждый из них жил своей жизнью, нисколько не считаясь друг с другом… Потому все и завершилось трагедией…»

Но любовь была. Да такая сильная, глубинная любовь, которую сразу и не видно, но которая не умирает и по-настоящему не осознается, покуда не случится потеря и кто-то из любящих не останется в жизни один. Но ведь произошло именно так, и Александр Васильевич Сухово-Кобылин, лишившись Луизы, только тогда понял наконец, что значила она для него.

Они познакомились в весеннем Париже в 1842 году. В каком-то ресторане, он потом и не помнил в каком, внимание его привлекла молодая женщина, белокурая, с ясными голубыми глазами, прямым изящным носиком и нежной линией губ. Она была не одна: рядом сидела некая пожилая особа и обе они, как определил наметанный глаз Сухово-Кобылина, мягко говоря, отнюдь не принадлежали к высшему свету.

Он поднялся, с бокалом в руке подошел к их столу, представился и предложил гост за прекрасных французских женщин. Конечно, он угощал их шампанским. Ему — 25, он образован, богат. Луизе Симон-Деманш — 22, жизненные обстоятельства вынуждают ее работать швеей. Он добивается разрешения ее проводить, но домой его не приглашают и не пускают: ишь какой прыткий, захотел с первого разу… Но он уже знает, что в следующую встречу Луиза ему уже ни в чем не откажет.

Кажется, те первые парижские встречи их обоих глубоко не затронули, но, возвращаясь в Москву, он оставляет Луизе рекомендательное письмо к одной из лучших петербургских портних, француженке, у которой одевались его мать и сестры. И еще дает немного денег на дорогу: в Петербурге, конечно, легче зарабатывать на жизнь, чем в Париже, да еще с такою рекомендацией. А она, справедливо решив, что еще легче и разумней обосноваться в Москве, неподалеку от своего покровителя, в Петербурге не засиделась и внезапно в самом начале зимы к вящей радости заждавшегося Александра Васильевича оказалась в Москве. Вот тут он и понял, как страстно ждал ее, — он, известный по всей Москве волокита, за которым тащился шлейф заслуженной славы сердцееда и покорителя неприступных женских вершин.

Александр поселил ее в милой квартирке на углу Тверской и Брюсовского переулка, в десяти минутах ходьбы от себя, поскольку жил в недавно купленном доме на Страстном бульваре под номером 9.

Луизу судьба одарила такою улыбкой, о которой можно только мечтать. Сухово-Кобылины знатны, чертовски богаты, Александр, ее покровитель-возлюбленный, хорош собой, умен и, помимо того, на ее имя покупает торговую лавку для сбыта шампанского, которое Сухово-Кобылины сами и производят, выделяет своей любимой более чем достаточное содержание. Денег у него бессчетно, хотя особенно щедрым его вряд ли кто-либо решился бы назвать. Деньги он считал, и еще как считал! Да и не только деньги: как-то свою кухарку самолично кулаками так отходил, что та лишилась сознания: за то, что сливок перерасходовала против обычного.