Я, насколько помню, в разговоре с ним еще пошутил: «Никсон после Уотергейта, возможно, вообще относится отрицательно к парламентам — не навредит ли он мне, вер­нувшись в США?»

Посол рассмеялся, сказал: «Вам трудно навредить, Рус­лан Имранович, даже если такое желание возникнет. — Нет, конечно, он не за этим просится на встречу с вами. Никсон интересуется русскими делами много десятилетий. Пишет книгу. Этот очень опытный политик возглавляет Фонд за демократию и развитие».

16 февраля я встретился с экс-президентом Никсоном, прибывшим в сопровождении профессора Д. Саймса, кото­рого Никсон отрекомендовал в качестве своего давнего дру­га. Мы разговаривали около полутора часов. Вопреки моим ожиданиям, собеседник оказался приятным в разговоре, умным человеком. Он спрашивал меня о законодательной деятельности Верховного Совета, я разъяснял; затем пере­шел к вопросу о разногласиях между Законодателем и пре­зидентом. Слышать это было не очень приятно, я ответил в том смысле, что, насколько я знаю из истории, конгресс всегда находился и ныне находится в острых противоре­чия с президентской администрацией — и все это воспри­нимается как вполне нормальное состояние. Но почему-то наши рабочие противоречия между исполнительной и зако­нодательной властью становятся предметом не только по­вышенного внимания в мировой прессе. Но им придается некий идеологический подтекст — якобы Верховный Совет стремится вернуть страну в прошлое. Это не просто лжи­вая интерпретация ситуации, но и просто провокационная. Если я говорю, что экономическая реформа проводится не­качественно — так капитализм не строится, и рассказываю, как возник капитализм в Западной Европе на протяжении последних 500 лет, — означает ли это, что я стремлюсь в прошлое? Никсон поспешил отмежеваться от такого рода мнений и спросил, сколько законопроектов мы принимаем по инициативе президентско-правительственной стороны и сколько — по инициативе парламента. Услышав мой ответ, что из 700 парламентских актов, принятых после событий августа 1991 года, направленных на изменение обществен­но-политического и экономического строя, президентско-правительственных законопроектов из них — менее 20%, удивился нескрываемо.

Постепенно Никсон стал рассказывать некоторые аспек­ты взаимоотношений Белого дома с конгрессом. Попутно затрагивал тему противоречий между высшей исполнитель­ной и законодательной властью и просил моих комментари­ев. Я, как всегда в таких случаях, кратко разъяснил, не де­лая ударения на конкретных действиях Кремля и выводя за пределы критики Ельцина. Никсон задавал уточняющие во­просы, был очень внимателен, что отличало его от Рональда Рейгана. (Я заметил, что Рейган может слушать собеседника неотрывно не более 1—2 минут.) В конце беседы он сказал следующее (цитирую по стенограмме): «Б

последнее время много дискуссий вокруг разногласий между исполнительной и законодательной властью. Я не считаю, что это плохо. Я ду­маю, что вы согласитесь со мной в том, что целью как за­конодательной, так и исполнительной власти должна быть разработка таких программ, которые способствовали бы прогрессу в развитии экономики, и в развитии политических систем. Конфликт между двумя ветвями власти не должен заводить в тупик. Я с удовлетворением отмечаю, что в по­следние дни вы начали преодолевать те проблемы, которые у вас образовались с вашим президентом, в поисках взаимо­приемлемого решения. Я не призываю вас к тому, чтобы все члены Парламента обязательно соглашались с тем, какую позицию занимает исполнительная власть. Одной из

силь

ных сторон в демократическом направлении является су­ществование различных точек зрения и различных мнений, и лучшее побеждает. Некоторые ваши критики, господин спи­кер, попадают мимо цели. Я имею в виду критиков не здесь, в России, а в западных средствах массовой информации. Неко­торые говорят, что если вы не на 100% поддерживаете Пре­зидента, то вы являетесь противником реформ. Насколько я понимаю, это неправда. Вы поддерживаете политические реформы, реформы экономические, но вы не согласны с тем, какими средствами это достигается... Споры по поводу того, как и какими темпами должны осуществляться реформы, если эти споры не заходят слишком далеко, они являются конструктивными, полезными и здоровыми... Я хотел бы, господин спикер, чтобы вы знали, что я уважаю вашу лидер­скую роль. Я, как и мои коллеги, отдаем дань уважения пре­зиденту Ельцину. Единственная надежда у всех на то, что вы два сильных политических лидера, найдете способ работать совместно... Если говорить обобщенно, то я уже давно был сторонником, и убежденным сторонником самой обширной и самой действенной помощи реформам в России. Я считаю, что важнейшей проблемой американской внешней политики является обеспечение успеха экономических и политических реформ в России. Поэтому я просил этой встречи с вами... Меня знают как антикоммуниста, но я всегда был пророссийским политиком. У меня были хорошие отношения с Хру­щевым, Брежневым, Микояном, Косыгиным, Громыко. С са­мого начала я поддержал ваши реформы. Я с самого начала выступал за то, чтобы Соединенные Штаты оказывали эко­номическое содействие, которое я считаю недостаточным. Сейчас я считаю, что самым полезным был бы следующий сценарий. Вы, господин спикер, известны как очень сильная личность, с устойчивым, независимым мнением. Ельцин сла­вится тем же. И на Западе складывается впечатление о том, что это безысходный тупик, поскольку две сильные личности столкнулись лбами. Я не пытаюсь здесь вам давать советы. Может быть, после встречи в верхах объявить перемирие с тем, чтобы люди смогли посмотреть на вас обоих и убедить­ся в том, что два самых сильных политика России — оба за прогрессивные реформы и разногласия сводятся всего лишь к средствам осуществления этих реформ...»

Это был сильный спич Никсона, уже после, размышляя, мне показалось, что Никсон в эти минуты был необычай­но искренним, вряд ли он планировал такую искренность и чувственные советы, исходящие из честного отношения к российским политикам, пусть даже это длилось несколько минут. Прощаясь, уже вне протокола, при прощальном ру­копожатии, сказал: «Вы,

господин спикер, молодой, талант­ливый государственный деятель, хорошо знающий Запад. Ельцину сложнее, он все еще в плену партийной системы, в которой служил. Вы оба могли бы дополнять друг друга. Ваш интеллект, знания — и его напористость. Я хотел бы вашего примирения»...

Хорошее впечатление оставил и профессор Д. Сайме, он, в частности, рассказал о своем пребывании в Латвии, положении русскоязычного населения...

В общем, беседа с Никсоном была, несомненно, полез­ной для меня, она еще раз заставляла размышлять о том, что следовало бы сделать для сближения с Ельциным. Многие люди, в том числе на Западе, исходили из того положения, что, как это подчеркнул и Никсон, — я также являюсь ви­новником обострения конфликта между Кремлем и Белым домом, им трудно было вдаваться в сущность этого кон­фликта, они предпочитали внешние его проявления (слова, фразы, какие-то второстепенные действия и т.д.)

Тем неприятнее было узнать, что, вернувшись в Вашинг­тон, Никсон рекомендует Клинтону поддержать Ельцина в его попытке устранить российский «реакционный парла­мент» — и помочь ему в его политике реформ... (International Herald Tribune, 20 February, 1993.) Он развернул «бурную деятельность» по мобилизации в Вашингтоне проельцин­ских сил... Никсон снова прибыл в Москву в 1994 году, вскоре после моего выхода из тюрьмы Лефортово, и снова захотел встретиться со мной — я отказался от этой встречи. Посол Коллинз не настаивал...

Широкий международный заговор, направленный на уничтожение молодой российский демократии, служил мощным прикрытием для действий по государственному перевороту. Но он не ограничился всего лишь «внешним прикрытием». Посол Пикеринг конкретно занимался во­просами успешной реализации кремлевского заговора, ко­ординируя звенья внутренней и внешней деятельности бу­дущих мятежников.

«Фактор Дудаева»: шакал в волчьей шкуре

Никакие усилия ельцинистов и прочих междуна­родных покровителей не могли быть успешными, если бы Кремлю не удалось мобилизовать в качестве своего сателли­та генерала-путчиста Дудаева в Чечне, на моей Родине. Нет сомнений в том, что Дудаев был «командирован» Главным разведывательным управлением (ГРУ) Генштаба в Грозный, как стратегический резидент для выполнения «грязной ра­боты». У меня мало желания писать что-либо об этом че­ловеке — за него говорят его дела, сравнимые с точки зре­ния страшных результатов для чеченского народа лишь с последствиями сталинской депортации 1944—1956 годов. Скажу лишь одно —

если бы этот Дудаев так решительно не ввязался в федеральные отношения — в борьбу с рос­сийским парламентом на стороне ельцинистов, последние, опасаясь реакции не только народа Чечено-Ингушетии, но и других северокавказских республик, никогда не реши­лись бы на изуверскую расправу со мной и возглавляемым мной Верховным Советом России.