Было начало 12-го, почти полдень, когда я опять зашел в Палату национальностей. Все смотрят на меня. Рядом — Солодякова Нина, Пономарева Тамара, Бахтиярова Люд­мила, Шиповалова Лидия, Сорокина Мария, Ахметханов, Коровников, Югин. Залевская нерешительно спрашивает:

«Есть ли надежда, Руслан Имранович?» Отвечаю скучно: «Надежда умирает последней! Будем надеяться на лучшее, хотя по радиоперехвату зафиксированы приказы давить мирных граждан, если они будут бросаться под идущие к нам на штурм танки».

Я сказал, что сейчас предпринимаются все возможные усилия, чтобы вывести из здания женщин и детей — через контакты непосредственно с военными. Женщины энергично возражают, громче всех — Светлана Горячева. Она сказала, что в этом случае мужчин еще скорее перестреляют...

Один из казачьих командиров, подразделение которого приехало с Южного Урала, подошел ко мне:«

Спасайте всех, Руслан Имранович, у меня 17-летние ребята.

Внутрь здания прорвались через десяток основных подъездов ударные пе­редовые группы войск и ОМОНа. Штурмовики непрерыв­но стреляли из автоматов, швыряли гранаты. Их взрывы сливались с залпами пушек. А потом загрохотали орудия танков, прожигая насквозь верхние этажи бронебойными кумулятивными снарядами. Парламент умирал постепенно, с верхних этажей, смерть снижалась в пламени и в черной копоти горящего здания.

В зале Палаты национальностей, лишенном окон

и

пото­му недоступном пулям, теснились в полутьме депутаты, их помощники, служащие, секретарши, стенографистки, офи­циантки парламентской столовой, журналисты, не ушедшие демонстранты. Будто в катакомбе, тлели огоньки свечей. Стены вздрагивали от грохота тяжелых танковых орудий. Кто-то из женщин запел старинную русскую песню. Хором подпевали. И снова пели. Декламировали патриотические стихи. Кое-кто молился. Некоторые писали прощальные записки своим семьям. Но мне казалось, что они надеются на меня, — что я смогу найти какой-то выход даже из этого, казалось бы, безнадежного положения...

Стреляют очень сильно. Подходит Ачалов, говорит, что у набережной — десантники. Хочет попробовать добраться до них, попросить прекращения стрельбы. Я несколько ирони­чески говорю: «

Раз для этого не хватило двух недель, что же теперь...»

Ачалов прощается, хромая, уходит. — Я ему вслед (иронически):

«Там стреляют!»

Сижу, курю трубку. Подса­живаются Александр Коровников, Иса Алироев и Виктор Баранников. Говорить, собственно, нечего. Коровников го­ворит что-то о самолетах, вертолетах, которые «должны» подойти на помощь. У меня не было даже желания сказать что-нибудь резкое. Через полчаса Ачалов возвращается, го­ворит:

«Сильный огонь». — «А что, выходя, вы разве не виде­ли это?»

— Молчит. Ахметханов смеется. Ачалов смеется. Смеются все.

...В приемной, у большого стола, где обычно работал де­журный секретарь, плашмя на полу лежал Румянцев, рас­кинув ноги, и говорил с кем-то по телефону по-венгерски. Мозг автоматически отметил:

«А я и не знал, что Олег го­ворит еще и по-венгерски...»

Хусейн, мой двоюродный брат, протягивает телефонную трубку, говорит: «Зорькин!» Хва­таю трубку, кричу:

«Валерий Дмитриевичу вы живы?»

— Тут же, иронизируя привычно над собой:

«Конечно, вы живы, иначе как бы я мог с вами говорить»

— И сразу:

«Вы знае­те, что здесь происходит? Это — фашизм. Десятки тысяч людей, до зубов вооруженных, танки, бронетранспортеры — все это штурмует наш дворец, парламентариев, множество гражданских лиц, в том числе женщин и детей! Вы себе это представляете? Я прошу вас приехать сюда, Валерий Дмит­риевич! Приезжайте со всем составом Конституционного суда!»

Зорькин:

Я постараюсь, Руслан Имранович. Я даже не знаю, что сказать вам — непрерывно стараюсь дозвонить­ся до Ельцина, до Черномырдина — не соединяют. Другие официальные лица ссылаются на них (грохот взорвавшего­ся снаряда). — Что это, орудие?

Я:

Да, нас расстреливают танки, вы слышите разрывы ар­тиллерийских снарядов...

Воронин:

Руслан Имранович, скажите ему, чтобы прие­хал с руководителями регионов и иностранными послами.

Я:

Вы можете приехать с кем-нибудь из руководителей регионов, послами?

Зорькин:

Я постараюсь (еще один разрыв). Больше ниче­го не слышно. Телефон наш — продукт самодеятельности наших связистов, связь оборвалась.

Снова захожу в свой кабинет, сажусь в рабочее кресло за большой стол. Опять думаю — что же делать, как вывести отсюда людей? Через подземные ходы? Не получится — пе­рестреляют в полумраке. Заскакивает Юра Гранкин вместе с Махмудом Дашкуевым, моим двоюродным братом, офице­ром ФСБ. Кричат:

«Нельзя здесь сидеть — снаряды, снайпе­ры — окна под их пригулом!»

Выхожу из кабинета — Руцкой, Воронин, Агафонов, Румянцев, Исаков и еще кто-то окружили Аушева и Илюм­жинова. Рассказывают, друг друга перебивая. Оба подходят ко мне, я задал вопрос:

«Есть ли возможность остановить штурм здания? Надо спасать людей. Много

убитих

и ране­ных, есть больные, женщины, их надо спасать, вывести из здания».

Отвечают, что они не могут попасть ни к Ельцину, ни к Черномырдину — их не соединяют по телефону и не пуска­ют на прием. Черномырдин настроен особенно агрессивно, никаких переговоров не признает. «Надо перебить эту бан­ду» — вот его несколько раз повторенные слова, — сообща­ют эти двое.

Советую немедленно выбраться отсюда, поехать к Зорь­кину, к лидерам регионов, связаться с посольствами, пере­дать им мою просьбу прибыть сюда. Тогда, возможно, оста­новят огонь. Это, может быть, последний шанс.

Аушев и Илюмжинов уехали...

Офицеры «Альфы»

...Заходят Андронов, Баранников, Ачалов, с ними двое парней в десантной форме. Здороваются. Один из вошед­ших парней сразу выступил вперед, сказал: «

Меня зовут Володя. Руслан Имранович, я с уважением отношусь к вам. Вы лично сделали все, что могли. Теперь прошу вас помочь нам спасти ваших людей. Я — один из командиров «Альфы», по­лучен приказ овладеть зданием Верховного Совета. Мы бра­ли президентский дворец в Кабуле. И еще кое-что... Но мы не хотим воевать с вашими защитниками, хотя от нас этого требуют... Мы уже встречались с вашими депутатами, убе­дили их в том, что надо выходить из здания. Они согласны, но сказали, что это решение можете принять только вы».

Я спросил: «

Верно ли, Иона Ионович, что депутаты и все защитники парламента решили принять предложение «Аль­фы» и покинуть здание парламента?»

Андронов:

Да, верно, Руслан Имранович. И это единст­венное для нас разумное решение. Но они хотят, чтобы это решение приняли вы, как Председатель Верховного Совета России.

Я:

Хорошо. Я принимаю решение: вывести всех людей под охраной «Альфы» под честное слово этих офицеров.

Руцкой:

Нам известно о секретном приказе высшего ко­мандования убить меня и Руслана Имрановича, якобы в пе­рестрелке при штурме или нашей капитуляции.

Володя:

Мы клянемся офицерской честью не позволить никому убить вас. При вашем выезде из Белого дома вас бу­дут прикрывать наши бойцы «Альфы». И потом сопровож­дать по городу в наших бронетранспортерах.

Я:

Куда отвезут депутатов?

Володя:

Руслан Имранович, ваших людей мы отвезем на автобусах к станции метро.

Румянцев:

А кто обеспечит охрану нашему Председате­лю — Руслану Имрановичу?

Я:

А если другие части, ОМОН попытаются перебить вышедших из Белого дома людей?

Володя:

Мы их подавим огнем. Я знаю своих людей, може­те мне поверить.

Не верить было невозможно — выбора не было.

В гостиную вошел Макашов в своем знаменитом берете и стал возражать, приводить какие-то аргументы. Я, зная его роль в «Останкино», жестко прервал его:

— Вы свое дело уже сделали. Помолчите или уходите от­сюда! Наверное, я сказал слишком резко в эту минуту. Все замолчали.

Володя:

Нам пора в штаб. Мы вернемся сюда через пол­часа. Вы должны быть готовы покинуть здание. Наши офи­церы не рассматривают это как капитуляцию. Это — акт спасения мирных людей. Да и как можно рассматривать как «капитуляцию» действия высшей законодательной власти? Наши офицеры все это понимают. Но мы сами ничего делать другое не можем.