«Эге, — мгновенно сообразил ефрейтор, — вон какая блоха-то. И на запрос не отвечает…»

Рука оператора привычно рванулась к микрофону:

— Воздушная цель пересекла государственную границу в ноль-ноль сорок пять. Координаты…

Тревожный сигнал ефрейтора молнией полетел по «зеленой улице» эфира, и нет ему ни задержек, ни остановок. А сам Виктор как бы весь был обостренное внимание: ему и его боевым друзьям предстояло не только не упустить из виду, но и «подковать блоху».

Все это почти мгновенно воскресил он в памяти, пока генерал слушал доклад начальника смены КП.

Плитов похвалил Виктора:

— Молодец, ефрейтор! Действуйте всегда так. А теперь идите отдыхать.

Петров ушел.

— Ну, а что вы скажете? — Генерал медленно повернул крупную, будто заиндевевшую голову в сторону штурмана наведения — статного, широкоплечего капитана Карпенко — и посмотрел на него большими темно-карими глазами.

Офицер объяснил. Это был рапорт. Но за ним стояли события и люди.

Получив от ефрейтора Петрова сигнал, весь расчет командного пункта — в этом Алексей Карпенко был убежден — жил одним дыханием, одним биением сердца, одним ритмом пульса. И офицеры и солдаты находились в безраздельной власти воинского долга, во власти одного стремления — как можно быстрее перехватить и уничтожить врага!

…Скользят по пергаменту конусы отточенных карандашей: команда — засечка, команда — засечка. Между двумя такими засечками — штрих-пунктирная линия. Направление этой линии как раз и показывает курс воздушной цели. Что это за цель? Пока не известно. Ясно одно — ошибки в ее проводке не должно быть ни на одну десятую долю миллиметра.

Лаконично прозвучала команда:

— «Двести шестьдесят пятый», вам взлет!

— Вас понял.

Огнедышащей стрелой взмыл реактивный самолет над расцвеченным огнями аэродромом и почти мгновенно растаял в кромешной темноте неба.

На КП у одного из экранов сидит сосредоточенный офицер. Это он, сам Алексей. Темно-русая прядка волос прилипла к высокому влажному лбу. Взгляд застыл на индикаторе, регистрируя золотистые всплески — отметки от цели. Сейчас для капитана нет на свете ничего дороже светлячка и нет ничего ненавистнее его.

— Скорость… курс… высота… — командует штурман наведения.

И с борта стрелы летит ответ летчика: «Вас понял».

— Ну как? — беспокоится начальник смены командного пункта. На его густо заалевшем лице поблескивают бисеринки пота.

— Держу. Цепко держу, товарищ майор, — не отрываясь от экрана, отвечает Карпенко. Он работает на Камила Умарова — командира стрелы «265». — Разворот вправо на курс сто семьдесят градусов с набором высоты! — передает капитан на борт.

— Курс сто семьдесят. Выполняю, — со смягчением на «л» донеслось из черной пропасти неба.

«Это было ночью. А сейчас утро. Сейчас можно только вспоминать, но ничего поправить уже нельзя, — размышляет Алексей. — Интересно, о чем думает Камил?»

В ожидании вопросов генерала Камил тоже вспоминает. Вспоминает о себе как о постороннем человеке. Так удобнее анализировать полет…

Оторвавшись от взлетно-посадочной полосы, он несколько секунд вел самолет визуально. Потом проверил показания приборов и стал пилотировать по ним. «Поточнее, друг, поточнее», — безмолвно просит он своего штурмана наведения, словно тот и в самом деле слышит его просьбу.

По едва заметным вспышкам аэронавигационных огней на концах крыльев и увеличению освещенности в кабине Камил определил, что вошел в облака. «Авиагоризонт, курс, скорость… Это сейчас главное, — отметил он. — Машина, кажется, не разворачивается, летит по прямой. Нет, Камил, это ложное ощущение, иллюзия. Видишь: курс сто семьдесят градусов. Значит, все в порядке. Приборы — твои друзья, Камил. Не доверяй себе, доверяй им…»

Кренов нет. Вариометр показывает максимальную скорость подъема. Поступательная скорость характеризуется четырехзначным числом. «Хорошо! — радуется Камил. Быстро, одним взглядом, проверил работу двигателя и прицела. Поудобнее устроился в кабине. — Вот так…»

С огромной скоростью, далеко оставляющей позади себя звук, несет Умаров свою ненависть к воздушному пирату. Их разделяют еще многие километры, но летчик полон решимости обрушить на врага запас смертоносного огня.

Камил работает за пятерых, совмещая обязанности летчика, оператора, штурмана, радиста и стрелка. Это очень тяжело — одному работать за пятерых в тесной кабине самолета, несущегося в беззвездную ночь. Но ведь недаром говорят, что война — это тяжелейшая из всех работ…

На индикаторе стремительно сближаются точки. Это отметки от истребителя-перехватчика и воздушной цели.

— Товарищ капитан, — докладывает оператор Алексею Карпенко, — цель снижается. Высота…

«Что такое? — беспокоится штурман. — Никогда еще не было…»

— Это новейший тип самолета, — громко, для всего расчета говорит майор Манохин. — Судя по маневру, он как раз на краю Золотой пустыни…

— Разворот влево, курс сто, крен тридцать градусов, — подает команду Карпенко.

— Выполняю, — слышится в ответ.

В ночном небе идет погоня за врагом почти на фантастической скорости. Кабина Умарова — это летающая лаборатория, оснащенная самыми совершенными приборами. Есть у него и маленький локатор. Вот на его экране плеснулась крохотная «рыбешка».

— Цель вижу! — От напряжения Камил сжался, точно пружина.

И вдруг… «О, черт!» — невольно выругался он. Весь экран забило «рыбешками». Это металлические ленты, выброшенные с борта вражеского самолета.

Умаров потерял цель: отметка от нее похожа сейчас на десятки других «рыбешек».

— «Двести шестьдесят пятый», разворот вправо на курс… крен… — пришел на помощь штурман наведения.

Камил снова увидел на экране только одну отметку.

Он включил форсаж, намного увеличивший скорость самолета, и стремительно пошел на сближение. Вот уже отметка цели вышла на вертикальную черту, резко вспыхнула горизонтальная светло-зеленая линия. Цель «захвачена»! Летчик перенес взгляд на прицел, совместил центральную марку с «рыбешкой».

— Атакую! — бросил в эфир возбужденный Камил.

Мысленно пережив весь полет, Умаров рассказал о нем генералу. Плитов не перебивал летчика, только в конце, когда Камил доложил, что цель все же ускользнула, он вздохнул.

Задолго до прилета Плитова, когда над пустыней еще не занимался рассвет, по распоряжению начальника гарнизона из авиагородка по тревоге выехали два военных грузовика, крытые парусиной. В кабине одной машины рядом с водителем сидел капитан Карпенко. Полковник Скворцов дал согласие назначить Алексея старшим поисковой группы. Ответственность за другую машину была возложена на командира роты Семкина. В кузовах на скамейках, прикрепленных вдоль бортов, разместились солдаты: дозиметристы, дегазаторы, саперы и другие специалисты, необходимые в подобных случаях.

У развилки дороги автомобили остановились. Из кабин вышли офицеры.

— Поезжайте, товарищ Семкин, на взгорье, — предложил Карпенко старшему лейтенанту и махнул рукой вправо, — а я обшарю степь до края пустыни.

— Есть, — негромко ответил старший лейтенант. На его веснушчатом лице отразился невысказанный вопрос.

— В случае чего, — словно бы предугадывая мысль Семкина, сказал капитан, — свяжемся по радио. Смотрите, поосторожней там…

— Ясно.

Грузовики развернулись и, фыркнув, понеслись в разные стороны. Зыбкий рассвет уже начал теснить ночь. Постепенно светлел темно-сиреневый горизонт, с каждой минутой все ярче вырисовывались живые малахитовые волны сочной травы, на гривах которых пламенели нежные маки. Над степным раздольем, словно золотые бубенчики на невидимых шнурах, радостно звенели жаворонки.

Минут через двадцать водитель машины нажал на тормоз и сказал капитану:

— Вы приказали остановиться у отары Усмана-ака. Во-он она…

В полукилометре от дороги шевелилось пестрое стадо колхозных овец. Рядом, опершись на длинную палку, стоял старый чабан Усман Кадыров.