Лида подошла к Маше, села рядом. Обняла ее округлившиеся плечи, задумалась.

Лиде чудилось, что ее сердце — огромно, что оно обнимает всех своей заботой и любовью. И общежитие ей кажется домом, который стал для них роднее родного от дружеского участия каждого к каждому.

Общежитие... Родная крыша... Как же хорошо окунуться в твою тесноту и неустроенность! Сидеть вот так, приникнув теплыми плечами, смотреть на своих друзей... Слушать... Парни злятся друг на друга за непонятливость, отчитывают Славку за безалаберность.

И все это важно почему-то... Все хочется удержать в памяти. Любую черточку, каждое движение этого как будто ничем не примечательного вечера. На всю жизнь запомнить друзей, склонившихся над измызганным листком, где распят Славкин «эксперимент».

Лиде было покойно и тепло.

За стеной хохотала коммуна, гремела стаканами и ложками.

А в длинном, едва-едва освещенном коридоре дежурные начинали возить тряпкой по полу. Им тоже придется переставлять на вымытые половицы влюбленных, живущих в особом, нездешнем и прекрасном мире.

И вдруг показалось, что вот-вот раздастся стук, и в дверях появится Гришка-бумеранг, и смущенно скажет:

— Понимаете... забыл пропуск. Вахтерша ругается...

За отпуск Клюев почти не изменился. В первое же воскресное утро он заглянул к Славке и предложил «прогуляться с полезностью для себя и других».

Славка молча оделся, и они вышли из дому. Весна. На деревьях начали набухать почки. Под окном старого деревянного дома возле только что выставленного скворечника сидела какая-то птаха и заливисто щебетала: «витя, витя!..»

Клюев старательно обходил лужицы, затянутые истончившимся ледком, за локоть придерживал Славку, как бы приглашая следовать за собой.

Славка знал, что разговор будет, он давно готовился к нему.

«Я ошибся, но эта ошибка не в идее, а в расчетах, — мысленно обращался он к Клюеву. — Пусть не получилось с первого раза, но я все равно добьюсь! Через полгода, через год — неважно. К тому же есть возможность придумать что-нибудь позабористее разноцветных домов. Я действительно должен уважать и вас, и каменщиков, и штукатуров, и всех, кто делает со мной общее дело. Но я должен уважать и свое желание сделать что-то более полезное, более красивое, чем люди привыкли себе представлять...»

Слова подступали к горлу, готовы были сорваться с языка. Но Клюев молчал.

По дороге они заглянули в новенькую котельную. Холодные котлы с блестящими никелированными манометрами еще пахли заводской смазкой. Всюду чистота и порядок.

Неожиданно Кирилл Георгиевич заметил в углу пузырящуюся штукатурку. Видимо, попались в растворе кусочки негашеной извести или плохо затерли... Клюев помрачнел, вынул из кармана школьный мелок и поставил на стене крупный крест. Переделать!

«Вот ведь настырный, — подумал Славка. — Котельную сдали три дня назад, с оценкой «хорошо», а он...»

Под конец зашли на Славкин объект. Поднялись наверх по деревянным временным трапам.

— Когда думаешь закончить? — спросил Кирилл Георгиевич.

Славка пожал плечами. Будто не знает Клюев, что на объекте другой мастер и что Славка теперь просто каменщик.

Клюев вышел на угол здания. Откуда-то в его руках появился маленький отвесик, блестевший от частого употребления. Промерил. И не сдержал скупой улыбки.

— Хорошо завел угол. Молодец! Все-таки кое-что ты умеешь.

Славка зарделся от гордости. Он и сам был рад, что справляется со своей работой не хуже специалиста-каменщика.

— И все же непонятно, — продолжал Клюев, словно не замечая его вспыхнувших глаз, — почему ты не посоветовался со мной? Неужели все это время не доверял?

— Это была моя идея.

— Разве я был против нее? — спросил Клюев. В его голосе чувствовалось искреннее огорчение и непонимание.

Славка опустил голову. Разве насоветуешься по каждому случаю в жизни? Клюев вздохнул.

— Вот что, Станислав, — сказал он. — Есть разрешение на покраску домов. Но не сейчас. Летом. Ты рад?

— Да, — искренне ответил Славка.

— Наверно, когда ты упрямо твердишь: «Не хочу!» — ты прав, — задумчиво продолжал Клюев. — Потому что прогресс только так и возможен. Но все-таки я не могу отделаться от мысли, что ты еще наломаешь дров. Потому что и я в свое время наломал их достаточно.

Славка внимательно посмотрел на главного инженера. Значит, он все-таки отстаивал его эксперимент?

У Славки на душе сделалось необыкновенно тепло.

— Кирилл Георгиевич, — сказал он. — Дрова так дрова! Разве это главное?

— А что главное? — осторожно спросил Клюев. — Ты уже понял главное?

— Ну, как сказать, — засмущался Славка. — Главное — жить интересно... Строить!

— А-а, — протянул Клюев. — Красноречиво это у тебя получилось, Цицерон.

Они засмеялись и пошли к трапу.

Каждому досталось по кусочку ласки от хорошего дня.

Измаил, Славка и маленький Вовка втроем возвращались с «Беркута». От длительного перехода и густого хвойного воздуха Вовка заснул за плечами отца, в рюкзаке.

Это первый Вовкин поход на Красноярские столбы.

Для этой цели Измаил смастерил большой рюкзак, устлал его кроличьим мехом — удобный такой рюкзак! — посадил в него сына и отправился в путешествие.

Сейчас Вовка спал. А Измаил и Славка, нагруженные сверх меры и порядком уставшие, шли размеренно и переговаривались односложными словами:

— Поменяемся?

— Нет. Он спит.

— Отдохнем?

— В лагере.

К чему слова? Их дружба была давнишняя.

В просветленном лесу, без ветра, шагалось легко. Тропа то сужалась, то разрасталась до размеров взрослой дороги. Когда ветки заступали путь, передний придерживал их рукой — берег глаза товарища.

Лагерь издалека дал о себе знать бренчаньем гитары, запахом костра.

— Эгей! Покорители пришли! — приветствовали их ребята.

Славка скинул рюкзак. Измаил — бережно, стараясь не разбудить сына, снял свой. Отдышались.

— А где Гришка? — негромко, но встревоженно спросил Измаил у кого-то. Лагерь был общий на несколько городов, но Гришку знали все.

— Ваш повар-то? Они с Егором за водой ушли...

Измаил поднялся, чтобы двинуться к реке, но тут показались Егор и Гришка. Они продирались сквозь заросли шиповника и неправдоподобно высокого папоротника.

Егор нес два ведра. Гришка — одно. Шли без остановок. Когда приблизились, то стали видны капли крупного пота на лице Гришки — как роса на листе.

Измаил успокоился. Сел на поваленное дерево, расшнуровал кеды и повесил их на колышки сушиться. Потом неторопливо, с наслаждением закурил.

— Ну, как «Большой беркут»? — спросил Гришка, выливая в котел принесенную воду.

— Не поддался. Мой чучел заверещал, — Измаил кивнул в сторону спящего Вовки.

— Э-э, слабаки! — хмыкнул Егор и ушел рубить сушняк.

— Сопротивляется, — оправдывая сына, откликнулся Измаил.

— Но «Малый беркут» мы все же одолели! — не утерпел Славка.

— Молодцы!

Гришка пошевелил огонь под чумазым котлом, и вода в нем качнулась, пуская пузырики со дна кверху.

— Чай скоро. А каша готова, можно кормить Вовку, — сказал Гришка.

Измаил послушно затушил сигарету, поднялся. Вообще — это заметил даже Славка — он теперь во всем охотно уступал Гришке. И еще: он стремился, насколько это возможно, быть всегда с ним вместе. Даже отпуск приноровил к его каникулам.

Вовку вытащили из рюкзака, разбудили. Он поглазел, поглазел и вдруг решительно оттолкнул банку со сгущенным молоком.

— Неосознанный бунтарь, — пожаловался Измаил.

Вовка захныкал и стал тереть глаза кулачками.

— Дай я, — попросил Гришка.

Он взял Вовку, разок-другой подкинул вверх.

— Тише! — забеспокоился Измаил.

— Ничего. Его развеселить надо. Веселый съедает больше, — сказал Гришка.