— Дон-кихотство, — услышала Лида реплику.

— Виновата я, — взволнованно говорила Лида. — Меня и нужно наказывать! А при чем здесь мальчик? Мария Степановна говорила, что он, может быть, принес с собой «заразу» — страсть к путешествиям. Наверно, она права. Но если он и заразит других, то только потому, что мы с вами, Мария Степановна, мало что можем противопоставить!

А чем вообще располагаем мы, педагоги? Словом, примером? А почему не пытаемся стать на место своих учеников? Знаете, я заметила, дети все время играют, всю свою детскую жизнь играют, а мы — нет. Они не понимают, почему мы не делаем этого. Мы их понимаем, но нам зачастую невозможно уронить свой авторитет...

Я отвлеклась. Кончаю. И прошу: оставьте Витю, пожалуйста, в классе! Нельзя наказывать без вины виноватого...

Лида села, чувствуя, что ее речь мало что изменит и что вообще вся ее жизнь — это цепь ошибок.

— Я понимаю Лидию Афиногеновну, — услышала она мягкий голос Надежды Федоровны. — Ей трудно лишиться своего ученика. Я предлагаю пойти навстречу ее просьбе. Пусть они в своем шестом «В» мирно доживут до конца года... Осталось не так уж много времени.

Директор говорил мало:

— Я не хочу навязывать свое мнение, оно какое-то несложившееся... Я знаю одно: за побеги в нашей школе есть, будет и был один итог — исключение. Мы отвечаем за жизнь наших учеников перед их родителями, государством и своей совестью. И я, признаться, боюсь экспериментов на этом поприще. Я просто хотел бы разъяснить Лидии Афиногеновне, которая так болезненно все переживает, о каком наказании идет речь: исключить — значит отправить ребенка к родителям, а не выбросить его на улицу. Повторяю, в данном случае я сомневаюсь, ибо еще не было таких примеров, когда ученик совершал побег только по вине педагога. Я готов основной голос отдать лечащему врачу. Если он скажет, что лечение ребенка окончено, следует отправить Капустина домой. Если нет... Да, едва не забыл, — добавил он. — Относительно Лидии Афиногеновны педсовет тоже должен вынести свое решение...

Далее педсовет стал походить на множество других совещаний педагогов. Говорили громко, горячо, к месту и не к месту, вспоминали случаи многолетней давности. Равнодушных не было. Каждый понимал, что в любую минуту в его классе может совершиться такое же.

Завуч, выступавший в самом конце, поразил Лиду своим перевоплощением. Он сказал:

— Мы не обсуждаем сейчас работу нашей новой воспитательницы, но позвольте несколько слов... Лидия Аф-финогеновна, на мой взгляд, очень способный педагог, все свои силы и время она отдает детям. Ребята ее любят. Представьте себе такую картину: иду я мимо вешалки, слышу — спорят: «Если Лидь Фингенна приедет во вторник, я шоколадку тебе отдам! Если в среду — ты мне!» Вдумайтесь, товарищи, о ней спорят, ждут, а значит, и любят. Это отрадно видеть! Молодой воспитательнице обязательно нужно было помочь, ей достались нелегкие, хотя и внешне благополучные дети... Мне лично нравится ее самокритичность, о чем прошу занести в протокол... Что же касается ученика Капустина, я склоняюсь к мнению большинства: исключить!

Последнее слово сказал врач, седой, с чапаевскими усами старик. Он доложил четко и недвусмысленно: Витя практически здоров, в дальнейшем лечении не нуждается.

Лида не помнила, как ушла с педсовета. Домой идти не хотелось. По привычке поднялась на второй этаж.

Девочки уже спали. За Лидино отсутствие вроде бы ничего не изменилось. Только Наташа Артюхина поменялась местами с Надей и теперь спала совсем далеко от Лены Сюй Фа Чан.

«Не помирились, — подумала Лида. — Значит, это у них серьезно».

Она прикрыла дверь, стараясь не скрипнуть. По пути подобрала невесть откуда выползшую черепаху, засунула ее в шкаф.

Из мальчишечьей доносился шепот. Лида зашла к ним. Ее никто не заметил.

— Я сделал так... — услышала она громкий шепот Капустина. — Завязал глаза и пошел к обрыву... Думаю, если б слепой был — остановился бы? Или еще по слуху — как море шумит... Снял повязку  — правда! На самом краю стоял...

— Ох ты! — протянул кто-то со вздохом.

— Да... Я всему научился! И ночью видеть... И шакалов пугать...

«Это он рассказывает, как путешествовал», — догадалась Лида.

На душе ее стало еще тоскливей. «Что я знала о тебе?! — подумала она о Вите. — Ходил, молчал, самый тихий был... А у тебя вон какая душа, не тихая!»

Ребята, видимо, почувствовав Лидино присутствие, юркнули под одеяло и артистично засопели носом.

«Кого я еще потеряю?» — невесело подумала Лида, останавливаясь возле Витиной кровати.

И она надолго задумалась, слушая, как знакомую мелодию, их почти ровное дыхание.

Она думала о том, что вот закончился один из многих не особенно примечательных дней. Лида пыталась разобраться во всем том смутном, что накопилось в душе, пыталась увидеть себя чужими глазами, впервые за все эти месяцы беспристрастно посмотреть на себя со стороны.

Вот она впервые идет в школу. Ей все нравится: чистота нешироких улиц, белые дома, увитые виноградной лозой, умиротворенное после недавнего шторма море. Лида с радостным ожиданием спешит к ребятам. Первое знакомство с ними, первая ниточка доверия...

«Это все хорошо... Что же дальше? — вспоминает Лида. — Когда же начало в душе накапливаться то смутное, от чего я никак не могу избавиться? С того ли дня, когда не захотела вступить в бой с нечестным человеком, а просто отмахнулась? »

Лида грустно улыбается. «Вступить в бой... Высокие слова, а я их, недолго думая, к толстяку географу отношу... Что же это я? А может, и это должно называться боем? Или из отношений с завучем на душе осталось то, что не дает теперь покоя? Вот уж с этим-то человеком можно было бы начать бой! Начать... А завуч не вступает. И не просто из хитрости, а по той причине, что ему не за что драться! Осадили — он сдается ненадолго, а чуть подзабылось, успокоилось все вокруг — он снова идет в наступление, живет, руководит людьми согласно своему характеру.

И какой тут может быть бой? Каждодневный, из-за мелочи, из-за каждой ведомости и любой нехорошей улыбки?

Или дождливый день... Когда воспитательница вела по лужам пятиклассников, они мокли, а она шла под зонтиком? Да, конечно, их двадцать восемь. Конечно, над всеми не раскинешь одного-единственного зонта... И я прошла мимо, не сказав ничего, и теперь эта «мелочь» меня мучает, упрекает...

Или педсовет... Где моя решительность, умение отстаивать свое, дорогое?

И все-таки не это главное! То есть важны и эти «мелочи», но и не только они!

Скажи честно: когда тебе отдали в руки двадцать шесть ребят, ты обрадовалась и решила, что они принадлежат только тебе? Почему не подумала наоборот: ты — для них?

Вот поэтому так больно сегодня. Не о Вите печалишься ты, а о пустоте в собственном сердце, которая останется после его отъезда! Капустин здоров — это самое главное! А ты забыла на какое-то время об этом главном!»

Этот приговор, который Лида произнесла сама себе, окончательно сломил ее. Чувствуя, что не может больше здесь оставаться и в то же время, не может уйти, Лида вышла в коридор, села на жесткий диванчик и так и застыла на нем, не замечая, как идет время.

Витя уехал. Его место занял мальчик, прибывший из Заполярья. Новичка привезли ночью, поэтому Лида увидела его лишь тогда, когда класс собрался на утреннюю прогулку.

Рыженький мальчуган стоял в паре с Мишей Николаевым, глаза его были туго завязаны пионерским галстуком, а по губам блуждала доверчивая улыбка.

— Это как понимать? — спросила Лида.

— Новенький! — загалдели ребята, с нетерпением ожидавшие закономерного вопроса.

— А это? — Лида показала себе на глаза.

— Он моря сроду-роду не видал!

— Пусть как хотел Капуста!..

— Оставьте, так лучше!

Лида только успевала поворачивать голову от одного к другому: говорили все разом. Наконец поняла.