Лида отыскала глазами Косовского. Он, как и все, ждал про Маугли.
Понял ли он, что и на его вопрос отвечала она? Что она по-настоящему испугалась, услышав: «Пусть Капуста убивать научится!» Понял ли? Но в том-то и горе педагога, что ответ ему может дать только время...
Вздохнув, Лида стала рассказывать про Маугли.
VII
К очередному выходному скопилось много дел, отложенных на неделе. Постирать, дошить платье, проверить письменные работы. Наконец, просто выспаться.
Тетради выносить за пределы школы не разрешалось. Но Лиде разрешили, благо домик тети Зины находился почти что на территории школы. Очень уж хотелось Лиде остаться наедине с первыми для нее тетрадями.
Лида сладко потянулась. Потом быстро встала, умылась во дворе под кривой сливой, заглянула к тете Зине — та еще не пришла с ночного дежурства — и сразу же села за тетради.
«Бог с ней, стиркой! Не убежит! — решила она. — Посмотрю лучше, что они, мои хорошие, насочиняли...»
Она пододвинула поближе дорожное круглое зеркало — чтобы видеть себя, склоненную над ученическими тетрадями. Раскрыла первую. Ого, клякса! Посмотрела на обложку — так и есть, Косовского! Эти кляксы у него не выводятся. Ох, Юрка, Юрка!
Лида задумалась. Потом улыбнулась своему отражению в зеркале, вспомнила, как прошел вчерашний урок по литературе.
Началось с того, что к уроку она готовилась пять дней. Перерыла всю методическую литературу приготовила карточки со словами, тысячу раз повторила правила для заучивания. И в последний момент карточки оставила дома, правило испарилось из головы!
Но в класс влетела отчаянно смело. Еще с порога приказала:
— Откройте тетради и пишите...
А что писать? Выдумывала тут же, лишь бы с деепричастными оборотами...
Но вскоре примеры иссякли. А до конца сорокаминутного и без того усеченного урока оставалось... тридцать пять минут.
Заглянула в план. Под рубрикой «Если останется время» значился рассказ по картине. Спасительная репродукция была с собой. Лида кнопками прикрепила ее на доске.
Ребята с интересом уставились на картину.
— Ну, как озаглавим сочинение? — спросила их Лида.
Выбрали название «Передышка между боями».
И вот теперь лежали перед Лидой тетради со вчерашними сочинениями.
У Косовского рассказ получился коротким, как сигнал «отбой»:
«Солдаты в передышке между боями отдыхали».
«Жулик, — покачала головой Лида. — «Солдаты» только и прибавил к заголовку».
Но ставить первую двойку очень не хотелось. И она поставила ему три с минусом и приписала: «Слабо раскрыта тема».
Потом хотела зачеркнуть, потому что приписка получилась глупой, но передумала, чтобы Косовский не догадался о ее колебаниях.
Следующая тетрадь удивила ее не меньше.
«Солдаты сидят и думают каждый о своем личном. У кого недопахано, у кого недожато, у кого доменные печи остались без присмотра...»
Лида не выдержала и улыбнулась. Это сочинение принадлежало Наде. Лида с удовольствием подумала: «Ох ты моя заботливая!» — и поставила ей крупную, ладную пятерку.
В дверь постучали.
— Войдите! — пригласила Лида, с неохотой отрываясь от работы.
Тетя Зина вкатилась, неся перед собой разбухшую авоську, и комнатушка сразу стала тесной.
— Ох и дверь у нас! В бедрах жмет! — весело пожаловалась она. — Кажин год расширить хочу, материалу нет!
— Садитесь...
— Нет уж! Я за тобой пришла. Пойдем, милая, ко мне. День рождения у меня напомнился. Кажин год забывала. Вдвоем с тобой веселее стало — вот память и стронулась.
Лида покосилась на тетради.
— Ничего с ними не сделается, с тетрадками-те, потом прочитаешь. — И тетя Зина ушла, не дожидаясь ответа.
— Что же подарить? — задумалась Лида. Порылась в чемодане. Достала пуховый платок.
— На что он мне? — решила она. — На юге-то ни к чему...
Переоделась в светлое платье и пошла к тете Зине.
Там уже лепетала на столе остывающая яичница. Над сковородой возвышалась длинногорлая «Столичная».
По студенческой привычке Лида принялась резать хлеб, вскрывать банку с маринованными огурцами.
— Уж как погляжу на тебя, быстрая ты, аккуратная, — похвалила ее именинница. — Жених-то есть?
— Был, — покривила душой Лида, чтобы не огорчать добрую женщину.
— Еще найдется! — успокоила тетя Зина. — У такой, да чтоб не было!
— У хромуши? — с болью в сердце пошутила Лида.
— Что ты?! — замахала руками тетя Зина. — Одноногие и то повыходили!
Сели за стол. Налили по рюмке.
Лида вспомнила о пуховом платке. Развернула его и накинула на плечи имениннице.
— Мне?!
— Вам, — подтвердила Лида. — Носите на здоровье! Как там Зыкина поет... «Оренбургский пуховый...»
Они чокнулись и выпили.
Горячая волна разлилась по телу. «С голоду, что ли?» — Лида, не стесняясь, набросилась на яичницу.
— Ешь, милая, ешь!
Хозяйка с нежностью смотрела на Лиду. И раньше бывали у нее постояльцы. «Дикари» все больше. Одним словом, отдыхающие. А эта своя — скромная, приветливая, в школе работает...
— Жениха-те и здесь сыщем... Наезжают, — сказала она, успокаивая скорее себя, чем Лиду.
Лида рассмеялась. Ей было хорошо, тепло, и все равно о чем говорить, что слушать...
— Ох, расскажу тебе, Лидуша! Гадали у нас про женихов... — Раскрасневшаяся тетя Зина тихонько засмеялась, вспоминая что-то свое, давнишнее. — Бросали, значит, валенок... Скачешь за ним на одной ноге, нога мерзнет! Под рождество гадание-то! Ан следишь внимательно, куда носком ляжет... Там и жених живет.
— Интересно... — Лида подперла щеки руками.
— Ты ешь! Или лучше давай еще выпьем.
Лида взяла рюмку.
— А еще такое было гадание... Не любила я его, правда. На штафетник. Руки раскинешь, вслепую идешь... Сколь захватишь планок, считай: «Куль, котомка, закром». Куль — средне с мужем жить, котомка — нище, а уж закром — бо-о-га-то!
— Ишь ты! — усмехнулась Лида. — А за что не любили вы это гадание... на штакетник?
— Одна девка у нас в деревне глаз выткнула штафетником. Куды-ы! Не перестала! Кажин год выходила гадать...
Лида поежилась.
— А еще такое было: петухом гадали. Только одинакового нельзя было дважды брать, троганый не выкажет судьбу...
— Вы... по-настоящему верите? — спросила Лида.
— Верила. Потом жениха на фронте убило... Я ведь до тебя, милая, совсем одиноко привыкла жить. Накипячу воды, в термос налью... Ночь простоит — вылью... И снова... Не для кого, а кипячу.
Лида обняла ее за плечи.
Тетя Зина затихла было, но вдруг встрепенулась:
— Ох и тоски я нагнала! Болтаю всякое...
Лида грустно улыбнулась. От выпитого кружилась голова. Хотелось в чем-то открыться, что-то рассказать тайное.
— Знаете, сомневаюсь я... — начала она.
— Чего так? — Лицо тети Зины сделалось внимательным, серьезным.
— На ту ли доску я ступила? Так хочется что-то хорошее, значительное сделать! Ребятишек к себе привязать. Навечно! А как?..
Тетя Зина понимающе закивала головой: это верно, такая нынче детвора верченая.
— И жизни без этого не представляю, — продолжала Лида.
— Понимаю. Сердце ты на них, оборванцах, испортишь...
Лида задумалась. Ей бы хотелось для детей стать необходимым человеком. Компасом, словарем, советчиком, нянькою, спасительной соломинкой, надежной пристанью... Но как это сделать? Мысли мешались, горячили лоб, а сказать их вслух — слова не те, беднее и холоднее мыслей.
— ...Директор-те сорвал на них сердце... Сгорело у него в интернате двое. Печник виноватый был, а директора на Север уволили. Десять лет безвыездно! — сквозь легкую, расплывчатую пелену слышала Лида.
«Директор?.. Ах, наш директор... Сухарь»,— думала Лида.
— ...Богдан все больше за поварами следит, а директор за вашим братом, учительством... Ха-а-роший человек Богдан! Придет, поговорит...
«Богдан... Завуч... Он правда хороший. Такой черненький, гладкий... и голос нешершавый. Что я для него? Хромуша-новичок, без педа-го-ги... без педаго-гического опыта...»
