От неожиданности ребята замерли. Потом, увидев Лиду, заулыбались и зашумели снова.

— Тихо, — попросила Лида. — Скажите, кто заболел?

Мальчишки поутихли и начали как-то странно переглядываться.

— Не желаете говорить, — поставила «диагноз» Лида, надевая белый халат.

В кабинете женщина-врач выслушивала Мишу Николаева. За столом в докторском халате сидел завуч.

— Здравствуйте, — поздоровалась Лида и зашептала завучу: — Богдан Максимович, карантин — это без шуток?

— Какие шутки! — недовольно отозвался завуч, понизив, однако, голос. — Полюбуйтесь!

Лида внимательно посмотрела на Мишу. По животу и спине его шла красная круговая полоса... Лида еще раз внимательно посмотрела на эту полосу. Потом — на сконфуженное лицо Миши.

Да, да, сомнений быть не может... Лида облегченно вздохнула.

— Пригласите их всех сразу, — попросила она врача.

Та вопросительно посмотрела на завуча.

— Пожалуйста!.. — пожал плечами Богдан Максимович.

Мальчишки вошли гурьбой, закрывая животы руками.

— Уберите руки — попросила Лида.

Они опустили руки. Такая же полоса, точно такой же формы, цвета и, видимо, одинакового происхождения опоясывала все животы. Кроме живота Косовского.

— Юра, объясни! — потребовала Лида. Он закрутил головой:

— А я при чем?

— При том! Я все знаю, — сказала Лида, напирая на «все знаю».

— Ну... пузом нитки рвали, — нехотя объяснил Косовский. — Обмотаешь, надуешься и рвешь... Ирфан восемь витков порвал...

— А ты? — поинтересовалась Лида.

— Судьей был...

— Вот видите, Богдан Максимович, на тихом часе они пузом нитки рвали, — как-то даже радостно объявила Лида.

— Остроумный народ, — несколько сконфуженно пробормотал завуч. — Пусть идут...

Ребята вывалили толпой. Завуч недовольно посмотрел на Лиду:

— Чему вы радуетесь? — тускло спросил он.

— Выдумщики они! — засмеялась Лида.

— Хороши выдумки! Мы трясемся над их здоровьем, а они что выделывают! — И сухо добавил: — Я уже доложил директору. Объясняйтесь теперь с ним.

«Уже?! — только и удивилась Лида. — Впрочем, это недоразумение... Он, видимо, не хотел меня подводить, просто за ребят испугался... А я — объяснюсь, ничего страшного... Директор тоже когда-то был мальчишкой».

Директора Лида застали за неожиданным занятием. Склонившись над кожаным диваном, где были разложены старые журналы, он вырезал картинки.

Услышав, что кто-то вошел, он выпрямился, снял с затекших пальцев ножницы и прошел к столу.

— Садитесь, — первым долгом пригласил он. Лида повиновалась.

— С чем пришли?

«Неужели завуч не доложил?» — подумала Лида и неуверенно, почти робко, пробормотала:

— Насчет карантина я...

Директор вдруг улыбнулся, лицо его изменилось до неузнаваемости, стало детским, даже беспомощным. Может быть, зная такое действие своей улыбки, директор и старался все время казаться суровым?

— Вы сказали это так, как бы прозвучало «насчет керосина я...». Не обижайтесь, Лидия Афиногеновна, я безо всякого умысла, люблю, знаете, богатые интонации великого русского языка...

Лида и не думала обижаться: самой была смешна ее робость.

Директор вдруг снова стал серьезным.

— Ну, что там еще стряслось в вашем шестом «В»? — спросил он.

— Ничего особенного. Недоразумение.

И Лида рассказала ему все как есть. Он рассеянно кивал головой.

— Насчет выдумки они горазды, этого у них не отнять.

Директор немного помолчал и вдруг неожиданно спросил:

— Лидия Афиногеновна, как вы себя чувствуете?

— То есть? — не поняла Лида.

— Я имею в виду в школе.

— Отлично! — ответила Лида с воодушевлением. — Такие ребята!.. Мне все нравится.

— Это хорошо, — директор задумчиво посмотрел вдаль, мимо Лиды. — И вам не кажется, что ваши ребята от других чем-то отличаются?

— Нет!

Директор помолчал еще немного.

— Может, вы и правы, — медленно сказал он. — Может быть, именно поэтому вам, как никому, радостно работается...

— А вам? — вырвалось у Лиды.

Грустная улыбка скользнула по тонким губам директора, но он не ответил на ее вопрос.

— Мне жаль вас огорчать, — начал он почему-то суховатым тоном. — Я понимаю, как нелегко разбивать иллюзии, но... сегодня вы лишитесь одного из своих учеников, и, возможно, надолго...

— Кого?

— Николаева берем в изолятор. Он стал опасен для окружающих. Интоксикация.

— Как?! Он веселый... румяный, хорошо ест, — недоумевающе сказала Лида, начиная лихорадочно вспоминать, где она могла простудить мальчика.

— Не корите себя слишком, — словно уловив ход ее мыслей, тихо сказал директор. — Это бывает. Даже если бы мы держали его под стеклянным колпаком...

Лида сидела, опустив голову. Ей было стыдно своей наивной восторженности, своего нелепого стремления превратить работу в праздничную игру и для себя и для ребят. Она почувствовала себя усталой и старой.

— Скажите об этом Николаеву осторожно, понимаете? Это очень важно, — говорил директор. — Здесь понадобится весь ваш педагогический такт.

— Я понимаю, — Лида встала. — Это нужно сделать немедленно?

— Да. Я мог бы отдать распоряжение помимо вас, но... раз уж вы сами ко мне зашли...

Он проводил Лиду к выходу и сам открыл перед ней дверь.

Изолятора боялась вся санаторка. Длинное, мрачноватого вида здание стояло на отшибе. У него была своя кухня, своя отгороженная детская площадка, куда никто не мог войти без разрешения главврача, свои дорожки к морю.

Ребята знали о его существовании и относились к нему своеобразно. Не любили, старались подчеркнуть лишний раз, что это здание не принадлежит школе. Лида вспомнила, как мальчугана, пролежавшего там дней пять из-за подозрения на коклюш, до истерики задразнили: «Изоляторный, заразный!» Для всех это была лишь шутка, а ему она отравила не один день. Так то был коклюш, а тут... Вполне возможно, что на всю зиму...

Мишу отыскать было нетрудно. Он сидел на своем излюбленном месте, за столовой, возле кочегарки, и следил, как по желобу сгружают уголь.

— Что, Лидь Фингенна, на полдник? — спросил он, заметив Лиду.

— Нет, Миша, еще рано. Ты не хочешь пойти со мной... к морю?

— Ладно. Досмотрю только, можно?

— Можно.

Они молча проводили взглядом последние блестящие куски угля, съезжавшие в черное зияющее отверстие бункера. Миша встал, отряхнул сзади штаны и, как бы оправдываясь, сказал:

— Мой отец часто брал меня в кочегарку, только это было давно...

Лида положила руку на его плечо.

— Я знаю, ты мне уже говорил. Я не против, чтобы ты здесь бывал, — сказала она.

На берегу Миша стал кидать камешки в воду, а Лида шла следом и придумывала, как начать разговор.

Невольно Миша сам помог ей.

— Лидь Фингенна, а писем еще не было? — спросил он, обернувшись неожиданно.

— Нет. То есть я не смотрела, — виновато ответила Лида, зная, от кого он ждет письмо. — Скажи, а твой отец давно болеет?

— Давно. Все время.

— Миша, я хотела рассказать тебе одну историю. Вчера прочитала...

Он повернулся к ней и приготовился слушать.

— Сядем...

Они сели на скамейку, и Лида принялась рассказывать.

...Ночь. В клинике тихо. Медсестра идет по длинному коридору, стараясь, чтобы ее шагов не было слышно. В конце коридора, там, где находится палата для тяжелобольных, она снимает босоножки, на цыпочках подходит к полуотворенной двери и заглядывает. Больные (их всего двое) спят.

Медсестра возвращается обратно, на диванчик под светящимся табло. Но сигналы не подаются, все спокойно. Глубокая ночь, и до рассвета осталось совсем немного.

Медсестра склонила голову на руку и задремала.

В палате для тяжелобольных мужчина, тот, что лежал справа, вдруг проснулся. Ему почудился едва слышный хрип и какой-то стон. Он прислушался. Через несколько мгновений стон повторился. Соседу было плохо.