«Сомкнутые строи, в том виде, как они употреблялись во время наполеоновских войн, и в каком существовали до ведения нового нарезного оружия, более или менее удовлетворяли всем требованиям наступательных действий.

Рассыпной строй, в те времена, был не более, как вспомогательный; в нем встречалась надобность не столько вследствие действительности оружия, сколько вследствие изменения способов ведения войны (пользование местностью).

В русской армии стрелковые цепи, хоть и применялись на Черной интенсивно, но не пользовались доверием со стороны полковых и дивизионных командиров. При развитом в командной среде рутинерстве, “скептицизму сверху и пассивности снизу”, — добиться расчленения боевых порядков, действия врассыпную, было невозможно».^{300} Большинство полков, «…великолепно проходившие церемониальным маршем, только прибыв на театр войны за несколько дней до боя, впервые начали обучаться высылке стрелковых цепей».^{301}

Попытки сделать рассыпной строй главной формой во время революционных войн не удавались, частью от неспособности тех лиц, которые желали этого, а впоследствии они вовсе не возобновлялись, так как в этом не встречалось еще особой надобности. Со времен первых успехов в технике нового ручного оружия рассыпной строй все более и более выступает на первый план. Так нарезное оружие в кампании 1859 г. поставило рассыпной строй наравне с сомкнутым; а оружие, заряжающееся с казны, в кампанию 1870–1871 года дало ему перевес над последним».^{302}

Наступление продолжалось. Русская колонна безостановочно продолжая свой путь, разделилась на две части. Левой командовал генерал Бельгард, герой сражения при Четати в самом начале Восточной войны. Она выступила после отдыха на Мокрой луговине в направлении на Чоргун в 2.30. При подходе к неприятельским позициям Бельгард разделил ее еще на две. Колонна левого фланга включала в себя Симбирский егерский полк, два батальона Низовского егерского полка, две роты 3-го стрелкового батальона, роту 6-го саперного батальона и две батарейных батареи.^{303} Сам генерал остался на правом фланге с двумя батальонами Днепровского пехотного полка и легкой батареей.

Утверждения сардинских офицеров о том, что они не знали о готовящемся нападении русских — не более чем сознательное искажение истины, преследующее единственную цель — оправдаться за столь быстро отданную в руки противника первую линию своих позиций. Тем более, что далеко не все из них придерживались подобной точки зрения. Кроме того, итальянцы слишком преувеличивали значение обороны своих передовых позиций в масштабе всего Чернореченского сражения. Уж тут они меры не знали!

Манфреди, например, считает, что сардинцы вообще оказали решающее значение на исход сражения: «Сопротивление, оказанное нами первым колоннам противника, дало французам необходимое время, чтобы собраться, и внезапность атаки русских не сыграла свою роковую роль в исходе сражения для союзников».^{304} Правда, тот же Манфреди почему-то скромно молчит, что в то время вся французская линия обороны на Федюхиных высотах уже находилась в готовности. Безусловно, сардинцы сыграли свою роль в сражении. Отрицать это нелепо. Но и преувеличивать ее тоже бессмысленно.

Русские атаковали одновременно с трех направлений. Основные удары наносились по флангам в сочетании с попытками охвата неприятельских позиций. Фронтальный удар наносил 4-й батальон Тарутинского полка и стрелки 6-го батальона. Но это не была бессмысленная атака «на сближение», со штыками наперевес и под громогласное «ура!». Сардинцев вышибали огнем. Для усиления стрелков были выделены все штуцерные пехоты, которые своими пулями расчищали путь остальным. История Московского пехотного полка говорит о незначительном сопротивлении, которое было оказано сардинцами: «…После нескольких выстрелов батареи № 3, четвертый батальон Тарутинского полка, под прикрытием густой цепи охотников и стрелков роты 6-го стрелкового батальона двинулся в ротных колоннах в атаку на первую траншею; мгновенно выбитый из нее неприятель отступил во вторую траншею и встретил из нее атакующего сильным огнем…».^{305}

Генерал Герсеванов так говорил об этом: «4-го августа Тарутинский полк, в ротных колоннах, подошел довольно близко к укреплению, воздвигнутому на Телеграфной горе и занятому сардинцами, которые встретили батальон огнем из штуцеров, но почти все пули перелетели через головы наших солдат, и укрепление взято с самою малою потерею».^{306}

То, что итальянские пули свистели над головами, а не укладывали на землю одного за другим русских солдат, вполне объяснимо. Это обычное явление, для огня из окопов по цели расположенной ниже уровня укрытия. Огонь русских стрелков, просто прижал головы сардинских пехотинцев к брустверам и заставлял их думать лишь об одном: как, каким образом сохранить возможность увидеть родное итальянское небо. Для этого нужно было хоть как-то мотивировать перспективу отхода. Лучшим мотивом было израсходование боеприпасов. Обстоятельства тому способствовали.

«В процессе изучения итальянских источников этот боевой эпизод неоднократно повторятся и возводится в ранг «особого героизма и доблести пьемонтцев». Думается, что объяснение такому их вынужденному геройству гораздо прозаичнее — посменно отправляясь налегке на самый отдаленный передовой дозорный рубеж пьемонтские пехотинцы и берсальеры скорее всего брали с собой минимум амуниции, да и патронные сумки их вмещали только до 10 патронов. Навряд ли в бесхозных траншеях оставался какой-либо резервный боезапас».^{307}

Таким образом, расстреляв патроны, итальянцы сочли разумным не вступать в схватку с многократно их численно превосходившей русской пехотой, понимая, что в этом случае у них явный дефицит шансов уцелеть, и отошли, сардинский довод о слабых позициях и малочисленности войск их защищавших, звучит не слишком убедительно, учитывая примерно равное соотношение их с русскими (батальон Тарутинского полка и рота 6-го стрелкового батальона против неполного 16-го пехотного батальона и двух рот 4-го батальона берсальеров пьемонтцев).

Тотлебен описывая этот момент сражения, отмечает стремительность, с которой русская пехота заняла первую линию, после чего неприятель «поспешно», а в условиях боя это могло означать лишь одно — бегом, «…отступил в свое последнее укрепление, занимавшее вершину горы, находящейся близ самого берега Черной, и частью перешел реку по устроенному им здесь мосту, будучи преследуем огнем наших штуцерных и нарезных ружей».^{308}

В условиях ограниченной видимости гаубичная батарея сардинцев не могла существенно помочь своей пехоте. Пехотинцы и берсальеры, занявшие позиции в окопах, пытались ружейным огнем отбить нападение русских. И хотя итальянские документы и говорят об упорном удержании 16-м пехотным батальоном и 4-м батальоном берсальеров передовых позиций и даже о рукопашных схватках с русскими, объективная реальность свидетельствует более об обратном — не выдержав напора, сардинцы отошли к основным силам. Манфреди отмечает организованность, с которой этот отход был совершен. «Наше отступление совершалось в боевых порядках; роты, участвовавшие в бою, спустились со склона под прикрытием цепи стрелков и, достигнув противоположной возвышенности, соединились во второй траншее на Пьемонтской скале с двумя другими ротами, ранее там находившимися.