Все поняли — дело проиграно…

Когда командование начало понимать ситуацию, оно приняло решение давать команду полкам на выход из сражения. К этому времени не введенной в бой была лишь 4-я пехотная дивизия, которая «…была задержана при спуске с Мекензиевой горы по одной дороге, огибающей ее утесы, патронными ящиками, лазаретными фурами и разным обозом, загромоздившим путь, и потому эта часть пехотного резерва находилась от места боя у Трактирного моста в расстоянии более четырех верст».^{486}

Союзники не преследовали отходивших. Впрочем, преследование потерпевшего поражение или просто выходящего из боя противника не использовалось ни в одном из сражений в Крыму. И причина здесь даже не в измотанности войск или больших потерях, как любят утверждать отечественные авторы, говоря об Альме или Инкермане. Само понятие «преследование», как вид боевых действий, отсутствовало в военном искусстве середины XIX в.

До конца столетия любая военная операция отчетливо делилась на две явно выраженные части: маневр, имеющий целью поставить свои войска в наивыгоднейшее положение к моменту решительного столкновения, и само сражение. Конечно, понятие «развития успеха» предусматривалось, а преследование практиковалось активно во время наполеоновских войн. Но в период почти до начала следующего столетия практически не имелось примеров использования преследования для развития успеха. Крымская война не была исключением.

Единственным активным действием, в какой-то степени подобным преследованию, стала попытка английских улан, вышедших к полю боя, перейти Черную, но французский генерал командир кавалерийской дивизии Моррис категорически потребовал их возвращения на исходные позиции, выразившись при этом весьма грубо: «Эти чертовы англичане не успокоятся, пока их не перебьют снова». Моррис, несомненно, имел хорошее чувство юмора, а память о прошлогодней Балаклаве, где он со своими африканскими егерями вытащил британских коллег из пасти смерти, была еще свежа. Союзники посчитали дело сделанным и решили не продолжать сражение.

Получив от сбежавшего с поля сражения штаба корпуса и 5-й дивизии информацию о случившемся разгроме, князь Горчаков назначил на должность ее командира начальника Курского ополчения генерал-майора Белевцова, приказав последнему немедленно отправиться к дивизии и вывести ее остатки из боя.

«Встретив дивизионного квартирмейстера между батальонами Архангелогородского полка, получил от него доклад обо всем происшедшем прежде, и о том. что дивизия вынуждена для своего устроения несколько отступить в близлежащую лощину, отчасти обеспечивающую он неприятельского огня. Генерал Белевцов, соглашаясь вполне с его представлением, приказал по прибытию в помянутую лощину расположить дивизию в резервном порядке и поверить батальоны полков. По поверке оказалось, что знамена сохранены, но редкое из них не имело перебитых древок в двух или трех местах; полки Вологодский, Костромской и Галицкий тут же были перестроены из 4-х батальонного в 2-х батальонный состав и эти сводные батальоны были слабее, нежели вступили в дело, Архангелогородский полк был выдвинут вперед, чтобы служить ближайшим прикрытием батареи, оставленной несколько впереди лощины, где расположилась дивизия».^{487}

На этом стоит задержать внимание. События, связанные с потерей руководства продолжаются. Потеряв командира корпуса, чины штаба и нижестоящие чины дивизионных уровней не удосуживаются принять на себя командование, при том что в этот момент судьба квартирмейстера им неизвестна. Оставив без зазрения совести остатки дивизии под огнем и не особенно беспокоясь жизнями «солдатушек», они дружной кавалькадой убывают на доклад командующему, подальше из огня. Судя по всему, до командующего они тоже не добираются, ибо последний никого из них не видит и назначает командовать совершенного стороннего человека.

Появляются они на месте действия позже и ведут себя все также странно: «Прикрытая местностью от неприятельского огня, направляемого с Федюхиных высот и даже от ракет пускаемых с Сапун-горы, — дивизия оставалась в ожидании дальнейших приказаний. Тут приезжал к нам генерал-квартирмейстер Бутурлин, выслушал приведенный выше рассказ Медиикова об атаке горы Вологодским полком, сказал генералу Белевцову, что этого майора надобно представить Главнокомандующему, — и уехал, вероятно к Главному Штабу. Потом приехал генерал-майор Вранкен, перевязав раненную руку, но не принимал от генерала Белевцова командование дивизией».^{488}

Складывается впечатление, что все вроде бы и хотят быть где-то рядом с войсками, но, желательно, не взваливая поверх эполет груз ответственности. По-своему они правы: последний, взявший на себя командование, в итоге был бы назначен ответственным за все.

Отведя расстроенную пехоту, русские прикрылись мощными заслонами артиллерии. Кавалерия также не отошла, оставаясь в складках местности в готовности сдерживать попытки продвижения многочисленной неприятельской кавалерии: «В то время как 5-я дивизия устраивалась в лощине, Уланский Ея Императорского Высочества Княгини Екатерины Михайловны полк был выдвинут на одну линию с этой дивизией и расположен шпалерою впереди нашего авангардного лагеря. Вероятно полагали, что неприятель будет так опрометчив, что оставив свою выгодную позицию, будет преследовать наши отступающие войска, — даст случай произвести несколько блистательных атак. Несколько ракет, пущенных с Сапун-горы в эту кавалерию, заставили ее отойти за 4-ю пехотную дивизию».^{489}

Обстрел ракетами был действительно на редкость удачным для еще не имевшего достаточной точности при стрельбе этого вида оружия. Его произвели по команде Боске, который наблюдал за сражением с Инкерманских высот. Генерал «…заметил, что в устье долины Шули стеснилась значительная масса неприятельской кавалерии и повозок, приказал стоявшей близ него ракетной батарее стрелять по ним. Это было исполнено и о брошенных ракетах пишут: «они падали с редким счастьем посреди кавалерии и артиллерийских парков и причинили там много беспорядков».^{490}

Вновь кавалерия демонстрирует свою бесполезность и неготовность примениться к новым требованиям военного искусства. Как британская при Альме, так и русская при Черной речке (как и при Альме), продолжают оставаться в роли безучастных зрителей. Не хотелось упрекать кавалеристов, да и наверное не их вина, что тактические принципы применения кавалерии на поле боя, заложенные еще в XVII-XVIII вв. к середине XIX в. безнадежно устарели.^{491}

5-я дивизия, оставив один батальон (3-й Архангелогородского полка) для прикрытия артиллерии, в 2 часа дня вернулась на Мекензиеву гору.

К 10 часам Горчаков отвел все войска, «…признав бесцельным проводить дальнейшие попытки атаки неприятельской позиции», от берега Черной речки к подножию Мекензиевых гор: «Войска отступили от правого берега Черной и выстроились на расстоянии малого пушечного выстрела от реки, имея левый фланг на северной части Телеграфной горы, а правый, составленный из кавалерии, — у подошвы последнего уступа Мекензиевых высот. В первой линии находилась артиллерия и кавалерия, во второй — пехотные дивизии».^{492}