В определенной степени это удалось. Со стороны русских это выглядело так: «Наши секреты в продолжение ночи доносили о сборе в неприятельских траншеях значительных сил и мы готовились к отражению штурма: орудия были заряжены картечью, банкеты заняты пехотою, резервы поставлены вблизи укреплений. Но прошло несколько часов, и неприятель, не производя штурма, продолжал истреблять наши войска адским огнем, что заставило нас отвести назад резервы, оставя на банкетах и при орудиях только необходимое число людей».^{730}

Ровно в 12 часов, в строго установленное время, без дополнительных команд, союзники начали активно действовать против позиций внешнего укрепленного пояса Севастопольской крепости: «…генерал Боске, находящийся в наиболее приближенной к городу со стороны малого редана 6-й параллели, окруженный своим штабом, обнажает шпагу и командует сильным и грозным голосом: “Барабаны и трубы, играть атаку! Друзья мои, вперед! Да здравствует император!” (Восклицания французов как в крайних опасностях, так и в великих радостях, такие же как “Да здравствует король!”). Этот приказ повторяется одновременно по всей линии, его разносит ветром так же, как звуки музыки всех наших фанфар. Войска во главе с офицерами, обнажившими шпаги, выходят одновременно из траншей. Вот знак, торжественный момент! Наиболее кровавые бои, на которых только можно присутствовать, длившиеся весь день, подробности которых будут вам преподнесены личными и официальными докладами. В военном деле такой важности и охватывающем довольно большое пространство — несколько лье — видно только то, что происходит возле тебя, в поле зрения».^{731}

Казалось, удача сопутствовала неприятелю. Первые линии русских укреплений были взяты почти сразу. Сопротивление было очаговым: «В первые моменты штурма мы поверили, что дело выполнено блестяще и почти закончено так же быстро, как удар молнии; но русские, спрятавшиеся под землей от нашего адского огня, вскоре возобновили оборону; мы едва смогли удержаться на завоеванных позициях со стороны куртины и малого редана».^{732}

Русские солдаты и матросы еще раз продемонстрировали свои прекрасные боевые качества. Хотя на многих участках неприятель уже «сидел верхом на пушках», это ничуть не повлияло на тот отпор, который он получил. Вскоре положение союзников стало шатким. На некоторых участках французские солдаты были выбиты и спасались бегством в ближайших апрошах: «…мы оказываемся в настоящей огненной буре; на нас сыпался со всех сторон дождь снарядов; будто это был град, уничтожающий колосья в поле. Мертвые и раненые лежали грудами на нашем пути. Мы не знали, что делать: этот прилив и отлив наших солдат, бегущих к нам назад от врагов отбросивших их, — из-за всего этого можно растеряться».^{733}

Ключевая позиция русской обороны пала не сразу. Французам пришлось отражать несколько яростных контратак защитников Севастополя…

После того как Малахов курган был окончательно захвачен французами и очищен от последних оказывавших сопротивление защитников, русские предприняли несколько попыток вернуть его.

Хотя французам и удалось взять очень быстро передовые линии укреплений, призрак близкой победы внезапно начал ускользать от них. Очнувшись, загрохотала русская артиллерия. Огонь пехоты, пересидевшей наиболее опасное время бомбардировки в укрытиях, а теперь покинувшей их, был открыт с самых близких дистанций. Теперь и неприятель начал нести потери. Одним из первых был ранен генерал Воске. Первые минуты боя именно его спокойствие и распорядительность, с которыми он, сохраняя «…совершенное спокойствие и хладнокровие» отдавал приказы, давали французам удерживать инициативу за собой.^{734} Вскоре осколок разорвавшейся позади его штаба гранаты вошел ему в правый бок. Немного постояв, генерал побледнел и упал на руки своего адъютанта Боше.^{735} Это ранение не дало генералу долгой жизни, став причиной его ранней смерти в 1861 г. Первое чувство, охватившее его штаб — был шок. Все понимали, насколько зависело взятие крепости от умелого командования, бывшее в руках столь умного и расчетливого военачальника, которым проявил себя в Крыму Боске. И он сделал все, чтобы сохранить управляемость ходом боя: «…Какое тяжелое чувство среди нас! Потеря такого командующего может помешать успеху! Смелый раненый был еще в силе справляться обо всем, предупредить генерала Пелисье, находящегося на Зеленом холме, чтобы тот заменил его. И только намного позже, когда силы его вдруг покинули, он позволил унести себя с поля брани».^{736}

Сопровождавший раненого генерала капитан Боше был у ужасе от увиденного на обратном пути к своим линиям. Панорама, где «…мертвые и раненые лежали грудами на нашем пути», сменилась узостью траншей, которые были настолько «…загромождены… мертвыми и ранеными», что по ним можно было передвигаться с большим трудом.^{737}

Но было не до сантиментов. Тот кто рисковал выйти наверх, не желая наступать тяжелыми ботинками на тела мертвых и раненых, тут же попадал под дождь пуль и осколков, и мог быстро присоединиться к компании покойников,

Еще недавно крушившая русские позиции союзная артиллерия сама попала под ответный удар. На глазах выносивших Боске офицеров, «…хорошо оснащенная артиллерийская батарея, направленная к городу, была почти уничтожена».^{738}

Если 1-му полку зуавов и 7-му полку линейной пехоты удалось сравнительно легко ворваться на бастион, то 61-й линейный полковника де Таксиса добирался к кургану уже под ураганным огнем русской пехоты и артиллерии. Потери полка были большие. В день штурма полк оставил на склонах Малахова кургана 34 офицера и 286 сержантов и рядовых.

В № 12 за декабрь 1871 г. журнала «Военный сборник» была помещена статья отставного штабс-капитана Люблинского пехотного полка Корвин-Павловского под названием «Записки Севастопольца».^{739} В этой статье автор как очевидец описывает взятие французами Малахова кургана. Появление этой статьи вызвало бурное возмущение среди участников последних боев за крепость, особенно защищавших непосредственно Малахов курган. Корвин-Павловский утверждал, что Малахов курган не был отбит назад немедленно лишь потому, что его рота, находившаяся, якобы, на земляных работах в минных галереях, оказалась заблокированной в них. Притом заблокировал их не противник, а собственные русские солдаты из какого-то неизвестного ему полка, в панике забежавшие в нее, удирая с позиций на кургане, и никакие уговоры и напоминания о воинском долге не могли заставить их покинуть укрытие. По его словам, находившиеся в панике, полностью деморализованные солдаты принадлежали Брянскому генерал-адъютанта князя Горчакова полку, который был незадолго до начала штурма отправлен генералом Хрулевым на бастион из резерва.

Трудно говорить, кто тут прав, а кто нет. Но так или иначе французы быстро укрепились на кургане.

Вторым важным эпизодом борьбы за Севастополь во время его последнего штурма стал бой за батарею Жерве. Для пехотного прикрытия батареи был назначен в первых числах августа Казанский егерский полк, которым временно командовал подполковник Китаев, откомандированный из Костромского полка по случаю ранения полковника Всеволода Густавовича Гасфорта. Основные силы полка были отведены во избежание лишних потерь к Владимирской казарме. На батарее оставались лишь штуцерные под командованием майора Завадского в числе 68 человек. Однако ночью полк выдвинулся к батарее в связи с ожидавшимся нападением союзников. До этого дня штуцерные стрелки всегда выводились по ночам в тыл для промывки засорившихся от непрерывной стрельбы ружей и пополнения запаса патронов. С 25 августа, в предчувствии штурма, эта практика была прекращена. Мера эта чисто технического характера была, конечно, нужной, но оказалась совершенно несвоевременной.^{740}