Но я видела сквозь татуировки. Я зашла за грань его внешности и то, как он держится, как одним взглядом вызывает желание прижаться к стене. Он показал мне нежность, которую я никогда бы от него не ожидала, и это перевернуло моё сердце. Думаю, только он на такое способен. Его губы изгибаются в очень маленькой, отчасти доброй улыбке.

— Я никогда раньше никого сюда не пускал. Ты первая.

Это меня удивляет. Я бы подумала, что в его спальне стоит вращающаяся дверь, учитывая, как уверенно он ведёт себя с женщинами. Но мне очень не нравится об этом думать. Даже более удивительно. Эндрю я никогда не ревновала. Я никогда не переживала о том, что он будет флиртовать с другими женщинами на работе, или на него западёт какая-нибудь симпатичная малолетка. Я просто принимала то, что он был со мной, и на этом всё. Если бы он хотел взять и изменить, то это просто означало бы, что наши отношения сломаны без шанса на восстановление, и в любом случае мне было без него лучше.

С Руком от мысли о его руках на теле другой женщины мне становится физически плохо. Даже думать о нём с девушками в прошлом очень некомфортно.

— Почему? — спрашиваю я. — Почему ты никогда никого сюда не приводил?

— Потому что. Это моё пространство. Здесь я могу думать. Могу быть настоящим. Когда здесь кто-то другой, все встает под угрозу.

— Тогда почему ты привёл сюда меня?

Его улыбка становится кривой.

— Потому что ты часть меня, Саша. Не важно, куда я с тобой пойду. Я всегда могу быть настоящим. Как и ты, — он делает паузу. — Расскажи мне о нём. Расскажи мне, по чему ты больше всего скучаешь.

Он говорит о Кристофере. В машине я сказала, что отвечу на его вопросы, расскажу ему всё, что он захочет узнать. Но это не делает ничего проще. От этого на груди не становится легче, когда я ёрзаю на его кровати. Я собираю вокруг себя его простыни, прикрываясь, и подтягиваю колени к груди.

— Он был маленьким для своего возраста, — тихо говорю я. — Его руки и ноги всегда казались слишком длинными для его тела. У всех других детей в его классе был скачок роста, но ему нравилось быть маленьким. Он любил играть. Любил животных. Хотел быть ветеринаром.

Я опускаю взгляд на свои руки. Я так давно не показывала ими жестов. Кажется таким неправильным даже думать сделать это прямо сейчас, но я медленно начинаю создавать фигуры, которые всплывают в мыслях. Обезьяна. Слон. Утка. Мышь. Тигр. Динозавр. Все любимые животные Кристофера. Рук напряжённо наблюдает, всё впитывая. Язык жестов требует точных движений и практики. Странно наблюдать, как Рук использует свои огромные руки, которые, несомненно, близко знакомы с жестокостью, чтобы повторять мои движения. В нём есть неожиданная изящность, от которой моё сердце болезненно горит в груди.

Меня поражает странное и печальное осознание: Кристоферу очень понравился бы Рук. Как и мужчина, сидящий передо мной, мой сын всегда знал, как что работает, особенно люди. Он смог бы посмотреть сквозь мрачный, честно пугающий внешний вид Рука и увидеть мужчину за ним.

Рук сделал бы его счастливым.

Джерихо: Поспрашивал. Могу знать кое-что о парне из музея. Подходи после девяти.

Чёртов. Ублюдок.

Я смотрю на сообщение Джерихо всю ночь, пока Саша спит, и пытаюсь решить, что делать. Я говорил с ней серьёзно. Я обещал ей, что убью парня, который ворвался в музей и заставил её пройти через ад, и я намерен выполнить это обещание. Я просто не знаю, к лучшему ли говорить ей, что я планирую. Она ни за что меня не отпустит. Просто ни за что.

Лежать с ней в кровати это чёртов подарок. Я слушаю её дыхание в тёмные ночные часы и думаю. Я очень усердно думаю. Есть умный способ с этим справиться, и есть глупый способ. Несколько недель назад я попросил Джерихо помочь мне найти ублюдка из музея, и теперь он считает, что может знать, где он. Ладно. Значит, мне пойти туда, с оружием наготове, и потребовать Джерихо отдать мне информацию, чтобы я мог найти этого сукиного сына и прострелить ему голову? Или подождать? Спросить Джейка, что делать? Пойти встретиться с Арнольдом и узнать, может ли он найти мне подкрепление?

Я лежу и всё обдумываю. На рассвете Саша переворачивается на бок лицом ко мне, её тёмные волосы свободными кудрями раскиданы по её мирному лицу, и я просто смотрю на неё. Она такая неожиданная. Никогда за миллион лет я бы не представил её существование. Я особо не представлял, какой будет женщина, в которую я влюблюсь. Честно говоря, часть меня просто предполагала, что я никогда не позволю себе сделать что-то такое чертовски глупое, как влюбиться. Теперь, когда она здесь, обнажённая в моей кровати, её руки сжаты в кулаки, будто она пытается бороться с демонами во сне, и я уничтожен. Я не думаю разумно. Я так сильно хочу её защитить, что не могу сосредоточиться ни на чём и ни на ком другом, и моя кровь постоянно медленно кипит, пока течёт по моим венам, потому что я не могу удержать её от вреда. От вреда, причиняемого другими людьми, как и от вреда, причиняемого ей самой.

Я глажу распущенные локоны её волос вокруг лица, рассматривая каждую её черту, сохраняя их в памяти: её высокие скулы, слегка вздёрнутый нос, густые тёмные ресницы, которые обрамляют её веки, пухлые губы. Я стараюсь не смотреть на исчезающие синяки или разбитую губу. Этот вид только сводит меня с ума. Она такая хрупкая. Такая ранимая. Я намерен убедиться, чтобы с ней больше никогда ничего не произойдет.

В пять сорок я встаю с кровати, стараясь её не разбудить. На улице всё ещё темно, мир покружён в тени. Когда я смотрю в окно, всё покрыто толстым слоем белого, снег повсюду, где можно увидеть. Здания, машины, почтовые ящики — всё зарыто и спрятано. Это осложнит мне жизнь, но это не невозможно. Быстро взяв одежду из своего гардероба, я захватываю всё необходимое и скручиваю под рукой, затем приседаю рядом с Сашей и тянусь под кровать. Моя сумка прямо там, где и всегда. Сразу рядом с ней лежит кожаная сумка поменьше. Которую я не особо часто с собой беру. Я хватаю их обе за ремешки и выхожу из спальни, задержав дыхание, надеясь, что Саша не проснётся. Она даже не шевелится. Внизу на первом этаже, я надеваю джинсы, термофутболку, кофту, куртку и свои толстые водонепроницаемые «Сорелс», и проверяю всё внутри сумок. Мои инструменты лежат в тревожной сумке, каждый из них на своём месте. Я беру маленькую кожаную сумку со своими ножами для метания и прячу их в задний карман. Из другой сумки и достаю Браунинг Бак Марк, которым владею с тех пор, как вышел из тюрьмы. Пистолет маленький. Ничего особенного. Есть много намного более впечатляющего, яркого, более театрального оружия, которое я мог бы купить, но я не хотел привлекать к себе внимание. Бандиты предпочитают большое оружие. Они выбирают взрыв — оружие, которое, как минимум в их глазах, отражает их статус. Я же хотел что-то среднее и неприметное, чтобы просто сделать свою работу. Что-то, что не заставит людей круглыми сутками ходить за мной, чтобы посмотреть, что я задумал.

Обойма полная. Предохранитель стоит. Пока что. На улице нет машины Джейка. Он взял её с собой, когда вчера поехал на свой концерт, и не вернул. Его могло где-то занести снегом или же он мог переспать с какой-нибудь фанаткой. В любом случае, я не могу одолжить его тачку.

Я кручу ключи в кармане, спеша вперёд по улице. Холодно. Так чертовски холодно. Но я этого будто не чувствую. Я онемел до самых темных уголков моей души. К тому времени, как я ловлю такси и подъезжаю к дому Джерихо, солнце уже висит обжигающим серебряным диском в небе, зависнув как раз над зданиями на горизонте.

Гараж закрыт. Я ударяю своим кулаком в перчатке по раме окна, и, наконец, появляется Рол с мрачным выражением лица.

— Ты поздно. Мы уж подумали, что ты передумал.

Я ничего не говорю. Я молча прохожу мимо него, сжав зубы. Внутри дома, Джерихо стоит над ямой для ремонта машин, с парой болторезов в руке. Спереди его майка пропитана кровью. Его глаза заполнены убийством, когда он поднимает голову и смотрит на меня.