— Не паясничайте, — протянул он список, и при ближайшем рассмотрении в нем проявились знакомые имена, часы и назначения, — Это график работ. Повесьте себе куда-нибудь — на ближайшее время это закон, по которому мы все будем жить.

— Четыре смены?

— Изучите внимательнее. Там есть еще дополнительные работы в кондиционных условиях.

— Справедливо, — Ленар свернул файл в трубочку, залихватски ударил им себя по лбу и открыл дверь, ведущую к правому борту, — Мы впишемся в график или сдохнем.

— Не обещайте того, чего не сможете выполнить, — попрощался Михал, и дверь закрылась.

С точки зрения принципа эволюции космические корабли в чем-то были подобны живым существам. Со сменой поколений они все глубже прятали свои уязвимые органы, и даже их кровеносная система в виде кабелей и труб отгородилась от собственного экипажа чешуйчатой броней, где каждая чешуйка представляла из себя дюралевую облицовочную панель в четыре квадратных метра, прикрученную к направляющим балкам жесткости на несколько каленых болтов. В случае, если потребуется доступ к коммуникациям, любой член экипажа мог взять аварийный ключ и легко открутить болты. Если доступ нужен очень срочно, то тот же аварийный ключ был способен без особых времязатрат посшибать этим болтам их каленые головки. Однако никто даже в самых бредовых фантазиях не рассматривал вариант, что под воздействием высоких температур панели просто врастут в балки, и от аварийного ключа будет столько же пользы, сколько и от консервного ножа при попытке открыть банковский сейф.

Первая мысль, которая приходит на ум в таких ситуациях — плазменный резак. Но все не так просто — плазменная струя, без труда прорвав слой оплывшего металла непостоянной толщины запросто могла повредить уцелевшие кабели, скрывающиеся практически сразу за преградой. Среди техников было не очень много людей, которые верили, будто там еще есть что повреждать, но рисковать дополнительным ущербом (а значит и дополнительными ремонтными работами) никому не хотелось. Было решено пойти трудным, но относительно безопасным путем — пробивать путь к коммуникациям при помощи электрической дуги, что с технической точки зрения отнюдь не считалось резкой, а было ближе к категории вопиющего варварства, ведь технику предстояло нагревать дугой металл до тех пор, пока тот не размякнет и не разбежится в стороны прочь от источника адского жара. Эта процедура была не только медленной и неудобной, но еще и опасной, поскольку иногда капли металла могли сорваться с оплавленных краев и обжечь скафандр. Капля дюралиевого расплава при попадании на холодную поверхность не желает останавливаться и ртутью судорожно ищет пути для дальнейшего бегства, попросту не успевая нанести значительного ущерба, однако техника безопасности — это техника безопасности, и перед демонтажным работами скафандр щедро покрывали абляционной пастой, оставляя чистыми только ладони перчаток, подошвы и смотровой щиток.

Так же техника безопасности ясно гласила, что выходить в скафандре в опасную среду по одиночке не положено, и именно на этом пункте настал момент, когда все дружно решили послать к черту технику безопасности, чтобы хоть где-то сэкономить утекающие бурным и неумолимым потоком человеко-часы. Формально, техники не были одинокими, ведь за раз на Шесть-Три трудились по три-четыре человека, однако все были обособленны друг от друга и занимались сугубо своими делами. В качестве компромисса каждому технику выделялся куратор, который постоянно находился на связи, следил за ходом работ через встроенную в гермошлем видеокамеру и давал необходимые инструкции. Радэку в кураторы достался оператор с бедствующего буксира по имени Ильгиз, который сидел где-то по ту сторону радиосигнала с кружкой какого-то горячего напитка и подробно описывал, как его корабль выглядел изнутри три недели назад.

Путь из шлюзовой камеры к тому, что осталось от носовой секции судна, сопровождался картинами из фильмов ужасов, о чем Ильгиз не забывал упоминать. Строгие геометрические интерьеры обрывались рваными краями срезанных дверей, за которыми таилось царство бесформенности и хаоса: коридоры скручивались в болезненных спазмах, подтеки и наплывы кристаллизовавшегося металла рябили в свете фонаря наростом слизистой оболочки, черными ртами зияли отверстия, обрамленные неровными валиками-губами, из-под выеденных язвой панелей извивались лопнувшими венами трубы и выпирали переплетающимися жилами сросшиеся с переборкой силовые кабели. Мрачные интерьеры напоминали замерзшее нутро гигантского космического зверя, в которое стремительно перерастали прямые углы и строгие линии.

Система контроля массы, которой был снабжен каждый уважающий себя корабль, не позволяла экипажу ощутить внешних инерционных сил и создавала иллюзию того, что судно постоянно пребывает в состоянии покоя, а под ногами есть настоящая гравитация. Однако теперь эта система не работала, впрочем как и все остальные, и вернувшая свои права обманутая физика показала свой дурной нрав, повернув весь мир под прямым углом и своими длинными руками потянув все объекты в сторону кормы. В связи с этим вдоль продольных коридоров растянулись вертикальные лестницы, карабкаться по которым в массивных и неуклюжих скафандрах при перегрузках почти в половину «жэ» было отдельным материалом для долгих историй будущим поколениям.

Пристегнувшись к лестнице в относительно удобном положении Радэк доверил часть своего веса двум карабинам, включил инвертер, подсоединил заземление к краю дыры, которая когда-то была светильником, и выпустил молнию из вольфрамового катода. Он пристально вглядывался в то, как расплавленный металл разбегается прочь от электродуги, и представлял, что от его злого взгляда металл быстрее размякает со стыда. Увеличивающиеся в размерах наплывы нависали над пропастью и сбрасывали с себя лишние капли во тьму, где они разбивались на кучу крошечных дюралевых бусинок. Раз в несколько минут, когда он ловил себя на мысли, что забывает дышать, ему приходилось делать короткий перерыв, в течение которого руки наливались свинцом и отказывались подниматься обратно. Мышцы ныли от долгих статических нагрузок, а глаза зудели и туманили зрение от текущих по лбу капель пота. К сожалению, в шлемофонах так и не придумали средства, с помощью которого можно протереть глаза, и Радэку приходилось продолжать работу едва ли не на ощупь, многозначительно вздыхая каждый раз, когда электрод касался расплава и устраивал короткое замыкание. Он продолжал вглядываться в расплывающийся мир, и чем сильнее он вглядывался, тем больше нервничал, а чем больше он нервничал, тем сильнее потел.

— Радэк, — спокойным голосом произнесенное шлемофоном имя от неожиданности показалось истошным воплем, вынырнувшем из-под пелены безмолвия и заставившем Радэка вздрогнуть, уже в который раз окунув кончик электрода в коктейль из жидкого алюминия и меди.

— Черт вас возьми, Ильгиз! — выдохнул Радэк из легких застоявшийся воздух и принялся извлекать загрязненный электрод вместе с цангой из цангодержателя, что в толстых перчатках было не легче, чем вдеть нитку в иголку на вытянутых руках, — Я надеюсь, что у вас сейчас что-то важное.

— Нет, просто вы молчите, знаете ли, уже минут пятнадцать, и пульс у вас неровный.

— Я пытаюсь сосредоточиться.

— Это дело хорошее, но мы должны постоянно быть на связи, чтобы я был уверен, что у вас, знаете ли, все хорошо.

— У меня все просто прекрасно! — прорычал Радэк, согнувшись, чтобы проводить взглядом упавший в недра корабля электрод, — Запишите, что на второй палубе в угловой секции коридора правого борта пропал еще один электрод. Если я его не найду на обратном пути, пусть поищет кто-нибудь другой.

— Это кормовая секция?

— А какая же еще? Конечно кормовая! — вновь перешел Радэк на натужный рык, когда потянулся в карман за новым электродом, и его плечо сковала ноющая боль.

— С вами все в порядке?

— Все в порядке!