– Да, хорошо, ― повторяю снова, сдерживая себя от смеха. Господи, эта женщина умеет из ничего сделать проблему года.

– Тебе надо лечиться, ― ставит диагноз и серьезно глядит на меня. ― У тебя не все дома.

– Да брось. Успокойся. Мы всего лишь танцевали…

– И чуть не поцеловались за клубом, ― лукаво поддевает она, а я смущенно опускаю глаза. Затем ее лицо снова обретает думающее выражение. ― Он реально горяч, Азалия. Тебе надо было остаться.

– Нет, не надо было.

Уголки губ опадают. Отхожу в сторону, опираюсь спиной об камень здания, возвращаясь в свои думы, из-за которых так подорвалось продолжение. Все могло выйти иначе.

– Почему же? ― Лерка прислоняется также к стене рядом со мной и поднимает голову к небу.

– Боязнь быть отвергнутой из-за своего положения. Плюс ко всему этому, у меня не было бы времени строить отношения.

– И это причины?

– Это пазлы. За счет них и собирается моя жизнь. Я никуда не выхожу, если это не магазин, ярмарка. Ни с кем не общаюсь. Живу в кафе, вставая в пять утра и заканчивая смену в восемь вечера.

– Все же никогда не стоит пробовать что-то новое. Такими темпами ты вовсе потеряешь осязание действительности.

– Знаю, ― прикрываю глаза и откидываю голову назад, ― но и нагружать своими дилеммами других, стараться разрываться в двух направлениях, забыть о том, как хотелось бы мне прожить, ― не мое.

– Ну и дура же ты, подруга. Чем больше ты начинаешь бояться внешних источников, тем сильнее деградируется самоуверенность. Подумай сама, ты же будешь считать себя в глазах других низшим существом…

– А если уже так? ― сурово говорю, повернув к ней голову. Ей не знакомо чувство безысходности. Она не пахала 24/7, не драила полы и стены в кафе, не готовила надоедливую выпечку, не хотела себя пристрелить от одной мысли, что никому ты не нужен. Она ничего этого не постигала. И уж точно не понимает всей сущности полного отрешения от мира сего. ― Я решила взять ответственность на себя будучи ребенком, забить на все и помочь умершему отцу окупить кафе. Но за всем этим стояли проблемы хуже работы: замкнутость, не принятие себя, давление, стресс, одиночество. Они давили на меня, психологически травмировали.

Подруга плотно сжимает губы, прекрасно осознавая, как все обстоит на самом деле за занавесом моих натянутых улыбок. Я любила свою обязанность, любила заниматься тем, что родной человек считал родимым делом. Готовила выпечку изо дня в день, дни перетекали в недели, недели в месяцы, а там уже прошло восемь лет.

В тот роковой день я лишилась ни сколько отца, сколько саму себя. Стала безликой. Утратила энтузиазм и предел своих мечтаний. Многое собиралась воплотить, когда стану взрослой, хотя я уже не знаю, чего хочу и жду от судьбы.

– Азалия, ты всегда можешь оспорить свой выбор, ― выдыхает рыжая бестия, придвигаясь ко мне, давая увидеть в ее взгляде сожаление и печаль. ― Никогда ничего не бывает утерянным. Я всегда с тобой, поддержу тебя и помогу. Впусти ты в себя частичку светлого, попробуй отпустить иллюзии.

– Все не так просто, Лер. Я пыталась. Много раз. ― Ладонями закрываю лицо и устало его тру, стирая остатки пьяного состояния. Желудок ноюще урчит, немного сбивая тоску. ― Давай посмотрим, как судьба решит. Вероятно, впереди меня ждет кое-что интереснее…

– Ненавижу твой мазохизм, ― бурчит и неожиданно обнимает, утягивая нас в крепких дружеских объятьях. Целую ее в волосы, приобнимаю за плечи и наслаждаюсь тишиной города. ― Что-то ты погрустнела, как только мы ушли. Может, я останусь у тебя сегодня? ― предлагает, мягко поглаживая по спине.

– Со мной все хорошо. Немного накатил вихрь в голове, сейчас я готова упасть в кровать от усталости. Еще мама…

Я замолкаю, как только улавливаю стонущие звуки. Что такое? Прислушиваюсь, не понимая, то ли показалось, то ли доносится чей-то приглушенный вопль.

– Ты слышала? ― Отстраняюсь от девушки и осматриваюсь по округе.

В следующую секунду слышатся откуда-то удары, вслед за которыми тянется мычание. Кручу головой в надежде найти источник и, кажется, предполагаю, откуда именно он доносится. Сглатываю очень громко. Кого-то заманили на поля, подальше от многолюдности, света.

Как в такой ситуации лучше действовать? Без исключения другие бы уже стали звонить в полицию, суетиться в одном месте, ничего не предпринимая и дожидаясь помощи. Хотя есть другой тип людей, которые действуют на отказ здравым соображениям в случае непредвиденных ситуаций и интуитивно бредут, не запугивая себя мешающимися мыслями. Будь что будет. И, как бы была не велика значимость положения, ― две девушки точно не справятся с пугаями, я все равно отношусь ко второму типу. Я не умею думать осознанно, мною всегда движет четкая цель ― как-то помочь.

Не сразу понимаю, как ноги начинают меня вести сами по себе, а за мной поспевает Лера, также слушая тянущиеся голоса с подворотни, через которую ты попадаешь практически к границе темного леса. Там находится пустошь, по куда люди бывают от силы ради скосить траву или выгулять коров, овец и коз.

Протягивающийся путь между домов узок, завешен бельем и всякими отходами, поэтому пробираться дается тяжелее, чем предполагалось. Вонь стоит отвратная, заставляя морщить нос. Ужас! Тут что, фонтан из мусора? В конце прохода раскрывается пространство и тут же ускоряем шаг, чтобы поскорее избавиться от невидимых слоев смрада, разглядывая кое-как в темноте очертания силуэтов. Оглядываюсь на подругу, которая тоже переполошилась, и ужас застыл на ее лице.

Снова издается стон.

Слежу за движениями фигур и тут же подрываюсь, встречаясь с попутным легким ветром. Чем ближе я подбегаю к ним, чем лучше начинаю определять лица наподдавших из-за света луны, тем отчетливее понимаю, что это не просто избивают беспомощного человека одной стаей. Я ускоряюсь.

– Аарон… ― шепчу, как проклятие, его имя, как только он поднимает на меня свои стеклянные глаза. ― Аарон!

Из горла вырывается удушающий вопль.

Это мой брат.

― Не трогайте его, уроды! ― предупреждаю их, подбегая на близкое расстояние, но достаточно далекое, чтоб меня не задели и не тронули.

Их всего трое: высокие, худые, сгорбленные, дышащие шумно и явно очень рассерженные. Дернулась назад, испугавшись, ибо я одна полезла на этот рожон. Их внешний облик не солит расположением и тем более уверенностью, что отделаешься только словами. Может случиться любая кульминация, за которой следишь в оба глаза, уши и подчиняешь тело заострить ощущения. Важно учесть ― выбраться отсюда не пострадавшими.

Они прекращают бойню. Один из алкашей отделяется, лысый, перепачканный в какой-то грязи и с оборванными штанами, глядит в упор выпученными глазами, изгибая губы в отвращении.

– Слышь, малявка, иди отсюда. Это не место для детей, ― выплевывает, разминая плечи.

Сдерживая свое раздражение на его реплику, беру себя в руки, ноздрями вдыхая ночной воздух, и говорю мирно:

– Отпустите моего брата!

Мужчина ухмыляется. Оглядывает с головы до ног, как расценочный сувенир, застревает внимание на бедрах и снова смотрит в глаза. Меня передергивает внутренне. Предчувствие закрадывается на корке подсознания.

Двое остальных наблюдают за сценой приглушенно, строго приглядывая за моим неотесанным братцем. Значит, этот лысый дядька главный у них.

– Азалия, не смей… ― Он не договаривает, когда в его живот прилетает ботинок. Кашляет и сплевывает кровь, корчась от боли. Нестерпимой боли. Меня колотит, будто по мне также проходят руками, ногами, в этот раз применяя острые инструменты, разрезая органы.

Омерзительно.

– Твой брат? Хм, ― задумывается мужик. Глаза странно начинают блестеть. ― Ребят, может ну его? Кажется, есть вариант более альтернативный…

Оба каннибала лыбятся, демонстрируют сгнившие, серые зубы.

Я вся леденею. Придаю немало усилий не показать это внешне. Господи, почему моему брату не сидится дома в такое время? Во мне все сжалось в один комок паники.