— Да уж, — буркнула Юлька, ощупывая пальцами кровоподтёк.

— Не трогай, — поморщился он и покосился на сына: — Ты можешь прогулять занятия?

— Я прогуляю занятия, — указал ему Севка на неправильную поставку вопроса, неотрывно пялясь на мать.

— Мальчики, так нельзя! — всполошилась Юлька. — Сейчас у него в лицее…

— Помолчи! — хором цыкнули на неё мужчины, по-прежнему не сводя глаз со своей бестолковой женщины.

И Даян продолжил:

— Сейчас заедем к вам, — кивнул он уже почти бывшей жене. — Скажешь Кириллу, что у нас срочная поездка. По семейным причинам. На похороны — это ни у кого не вызовет протеста. Заберёшь то, что тебе понадобится в пути.

— А потом? — насторожилась Юлька, провожая взглядом взлетевшего по лестнице сына.

Тот знал, что такое «собираться в путь». Даже не поинтересовавшись, куда тот путь проляжет.

— А потом, Ю-ю, будем искать способ избавиться от твоей ящерицы.

Этим смешным прозвищем он мигом наградил жену, когда впервые познакомился с дурацкой игрушкой йо-йо. По малолетству нашёл это остроумным, а после прозвище прилипло — не отодрать. Впрочем, Юльке в голову не приходило с ним бороться: оно ж своё, родное.

— Даяш, ты действительно веришь, что эта зараза существует?

— Как тебе сказать? — холодно усмехнулся он, недобро щурясь. — Я не верю. Я её вижу.

Юлька машинально огляделась и чуть не вскипела. Белая пакость преспокойно восседала на спинке дивана, разложив вокруг себя хвостики. И неприятно, настораживающе, пугающе таращилась на Даяна. Не как прежде на другую публику вокруг своей жертвы. А как-то по особенному придирчиво изучала его, то и дело кивая каким-то потаённым мыслишкам.

— Да… это она, — раздражённо процедила Юлька. — И она появляется, когда…

— Хватит! — пресёк Даян пустую болтовню, подскакивая с кресла. — Ю-ю, ты же выгребла из дома не всё своё барахло? Здесь осталось то, что тебе может понадобиться в дороге?

— Чтобы не заезжать к Кириллу? — уточнила она, приклеившись взглядом к белой гадине.

— Ты хочешь заехать? — переиначил вопрос Даян, пойдя к дивану и присев на корточки.

— Не хочу! — от всей души выдохнула она искреннее признание.

— Хорошо, — поднялся муж.

Наклонился, мазнул её губами по лбу и потопал к лестнице. Юлька подорвалась следом, мысленно радуясь, что в сумке все ещё валялось купленное в «Бренд холле» бельишко. А не валялось бы — дятлом тюкалась в башке— ещё бы разик купила. Сто раз бы купила, но ТУДА бы не вернулась.

Кирилл выслушал её оправдания молча. После чего сотовый глухо переспросил его заметно изменившимся голосом:

— А меня ты попросить не могла?

Юлька несколько секунд пометалась между правдой и желанием смягчить удар по его гордости. Потом чертыхнулась и махнула рукой на околичности:

— Я и попросила. Знаю, что ты готов сделать для меня всё, что угодно. Потому что ты такой. Но кое-что изменилось. Теперь я не могу принять твою помощь.

— Почему? — удивился он, что на памяти Юльки случалось редко.

— Потому что ты её не видишь.

— Погоди, — уже неприкрыто встревожился Кирилл. — Ты хочешь сказать…

— Да, мой хороший. Они её видят. Оба. Как и я.

Севка распахнул заднюю дверцу отцовского Джимни. Принялся запихивать туда сумку-холодильник и свой рюкзак. Даян открыл дверцу водителя. Сдвинул кресло и требовательно мотнул башкой: дескать, забирайся.

— Прости меня, — попросила на прощание Юлька и пообещала Кириллу: — Я справлюсь. Я же не одна. Когда смогу, позвоню.

И отбилась. Терпеть не могла что-то мямлить, когда всё сказано.

Привычно скользнула хозяйским взглядом по своим мальчишкам. Отец и сын по каким-то своим мужским соображениям обряжались одинаково. Чёрные кожаные куртки, чёрные джинсы и так далее. Мрачная парочка злодеев — вздохнула Юлька и полезла в салон.

Опять же привычно матеря своего придурочного татарина за вредность: у всех приличных мужей машины-пятидверки. А этот степной сайгак упорно заставляет её заползать внутрь, как какую-то сколопендру. На заднем сиденье без дверей чувствуешь себя, как мышь в банке. Сколько не скребись когтями о стекло, пока банку не перевернут, хрен выскочишь.

Правда, его джип реально крут — сентиментально вздохнула Юлька, привычно оглядываясь. Особенно ей нравился неоклассический кузов Джимни, похожий на угловатые бока его далёких предшественников. Было в этом что-то романтично-разгульное в духе середины прошлого века. Золотого тридцатилетия покоя и благоденствия на Руси. Четвёртого по счёту за всю её историю. Дай бог, не последнего.

Взгромоздившись на сиденье коленками, она повисла на спинке. Решила понаблюдать за погрузочными стараниями сынули. Верней, за отсутствием стараний: ему только землю под строительство утрамбовывать. Старая дорожная сумка — куда она запихнула всё, что осталось от неё в доме — заполнилась наполовину. Будь там полный ассортимент дорожного барахла, Севка приготовил бы из него яичницу. Под соусом из кремов и зубной пасты. Сдобренную всем, что благоухает.

Пара старых свитеров, такие же джинсы с комбезом, зимние кроссовки — всё её богатство. Придётся заехать куда-нибудь: прикупить всё необходимое для зубов, рук и ног. Старые растянутые футболки Севки — это нормально. А вот его носки можно натянуть до колен.

— Оболтус! — попыталась она дать оплеуху зелезшему по пояс в багажник отпрыску. — Аккуратней нельзя?

— Боишься, что твоё тряпьё рассыплется в труху? — иронично осведомился Севка, уходя от затрещины.

И свалил на её сумку свои отслужившие подростковые хаски для рыбалки: шипованные, с голенищами из пятнистого осксфорда. Огромные и дико тяжёлые.

— Это мне? — догадалась Юлька, вытаращившись на предназначавшуюся ей обувку сорок первого размера.

— Тебе, — запустил движок Даян, устраиваясь за рулём. — Севка! Заканчивай возиться!

— А где мои хаски? — сползая попой на сиденье, поинтересовалась Юлька прокурорским тоном.

Предчувствуя потерю, можно и не спрашивать. В таких вопросах интуиция и опыт никогда не подводили.

— Мыши съели, — выдал свою версию долговязый нахалюга, утрамбовывая отцовским рюкзаком содержимое забитого доверху багажника.

— Термоэластопласт? — ехидно уточнила она, расстёгивая пуховик.

— Голодные были, — невозмутимо пожал плечами Даян, шаря глазами по окружающему пространству.

Юлька поняла это по его напряжённому подбритому затылку.

— Думаешь: ящерица нас не найдёт? — поморщившись от хлопка двери багажника, с надеждой спросила его Юлька.

— Думаю: надо попытаться, — покосился тот на неё через плечо.

— А твоя работа? Отпросился?

— Уволился, — процедил Даян, проведя пятернёй по стильно подстриженной макушке.

Прежде он пренебрегал модой в парикмахерских вопросах: стригся коротко и без затей. А нынче у него на голове нечто журнальное. Ради Гали старался? Для жены-то на такие жертвы не шёл: высиживать в салонах, тратя деньги впустую.

— Не погорячился? — проворчала она.

— Ты мать моего сына, — сухо отрезал он, давая понять, что тема закрыта.

И спорить с этим бесполезно — вздохнула Юлька, стараясь не оплавиться от тёплого умиротворяющего облегчения. Она вернулась в свою норку за его спиной. И каверзный, облепивший мозги страх сдал назад. Совсем в покое не оставил — успокоишься тут, как же! Но припух, затаившись на дне перебаламученной души.

— Макияж у тебя, маман, как у бичихи, — плюхнувшись рядом с отцом и обернувшись, сострил Севка. — Хоть под паранджу тебя прячь, чтоб не позорила достойных мужчин. Конфетку хочешь?

— Трюфель, — потребовала Юлька, устраиваясь поудобней между скрутками верблюжьих пледов.

— Э! — запротестовал Севка. — У меня всего девять осталось. Заскочим в маркет и…

— Пять моих, — приказала строгая мать, протянув руку. — У меня нервы.

— Нервы у неё, — бухтел под нос скряга, выуживая из сумки под ногами мятую коробку. — Можно подумать, я на подъёме творческих сил. Свалилась, понимаешь, как снег на голову. Притащила в дом какое-то хвостатое дерьмо. А ты ей последнее отдай.