Вчетвером они еле угомонили зомби, которые ожидаемо пришли в себя буквально на глазах. И оторопело завопили: дескать, какого хрена и за что? Из здания заправки вылетел мужчина средних лет в кожаной куртке, подбитой барашком.

— Ма, в машину, — непререкаемым тоном приказал Севка, цапнув её за руку и потащив прочь.

Запихнул взрослую женщину в джип, как какую-то вертлявую малолетку. Зыркнул строго и уселся на своё место. Запечатал выход — мельком осознала Юлька, не отрывая глаз от толпы митингующих мужиков.

О чём те судили-рядили, даже не думала. Даян умел разговаривать с людьми, склоняя тех прислушаться к его мнению. Молилась только, чтобы дело не дошло до полиции и долгих разборок. Если ящерка и в полиции учудит нечто подобное, тогда точно конец. Там же у всех оружие!

Вскоре Даян вернулся к машине в сопровождении мужика в коже. Тот помог ему закончить с тремя канистрами. И всё что-то бухтел, бухтел. Юлька приоткрыла окошко.

— Ты точно заявлять не будешь? — допытывался мужик у Даяна.

— Точно, — спокойно и вполне доброжелательно отвечал тот, запечатывая наполненную канистру. — Мы вообще тут проездом. И, думаю, не вернёмся. А вернёмся, заправимся в другом месте. Чтобы глаза не мозолить.

— Он хороший парень, — продолжал бубнить мужик. — У кого хочешь спроси: мой племяш мухи не обидит.

— Нормальный парень, — поддакнул заправщик, сунув пистолет в следующую канистру. — Чего-то с ним не то сделалось. Будто одурманил кто. Стоял нормально, трепался с Доржо. Вдруг морды сделались, будто маски. И глаза пустые. Чем-то их нахлобучило.

Юлька прикрутило окно. Подумалось вдруг, что обратив на неё внимание, местные догадаются: кто причина этого необъяснимого безобразия. Заправщик и дядя несчастного парня, чуть не ставшего убийцей, помогли Даяну упаковать канистры в багажник. Затем обменялись с ним рукопожатиями, твердя, что он «мужик» и «век не забудут».

Наконец, к всеобщему облегчению джип с Иркутскими номерами убрался с заправки. Не стали даже останавливаться у кафе напротив.

— Ты как? — миновав его, тепло спросил Даян, глянув в зеркало заднего вида.

Юлька поймала его глаза и через силу улыбнулась:

— Превосходно. Рада, что ты воспитал моего сына настоящим уголовником.

Даян хмыкнул и нацепил очки.

— Ма, что ты чешешь? — самодовольно прогудел Севка, застёгивая ремень. — Ты до чёртиков горда за своего героического сына. Которого не напугать даже толпой воинственных ирокезов.

Юлька только головой покачала: её мальчик способен преспокойно ударить человека. Он сроду не дрался, с младых ногтей предпочитая пудрить противнику мозги. Ни в какие мордобойные секции не ходил. И вообще отъявленный пацифист. А тут, нате вам.

— Ты хоть не сильно его? Ничего не сломал?

— Его сломаешь, — завистливо проворчал Севка. — Бугаина. Ты его шею видела? Ему кувалдой морду не набьёшь, как надо. Я бы кулак об неё расплющил.

— С ребятами всё в порядке, — твёрдо пообещал Даян, внимательно следя за дорогой.

Они огибали городок по самой окраине, но и тут могло выскочить под колёса всякое.

— Может, домой вернёмся? — вдруг вырвалось у Юльки из самой глубины замытаренной приключениями души.

Она уже, кажется, и умереть не боялась — настолько всё осточертело. Лишь бы всё поскорей закончилось.

— Не выйдет, — холодно процедил Даян. — Мой сын не будет всю жизнь казнить себя за то, что не защитил мать.

— Не обращай внимания, — посоветовал отцу Севка. — Это у неё от нервов. И недалёкого женского ума.

Он покопался в пакете, выудил из него коробочку и сунул матери через плечо:

— Закуси своё горе, дивчина.

— Ой, трюфель! — обрадовалась Юлька, мигом передумав умирать.

Слова Даяна о Севке продрали её до костного мозга. Вмиг вернулся трусливо слинявший бойцовский дух. С транспарантом: «хрен вам, а не комиссарское тело»!

До следующего пункта — Корымска — долетели за час. Оставили по правому борту Котокельское озеро — где Юлька так и не побывала, хотя рвалась не первый год. И, в конце концов, вернулись к Байкалу. Въехали в Гремячинск, где в других обстоятельствах обязательно бы перекусили с комфортом и без спешки.

Но подставлять людей под статью — это просто подлость. Поэтому купили горячие буузы, восполнили в термосе кофе. Слегка отъехав от курортного посёлка, спустились к Байкалу по вполне сносно расчищенной дороге.

Развели костерок среди камней. Установили мангальчик, раскочегарили. Покидали на не успевшие прогореть угли маринованные крылышки, подогрели буузы. Юлька, завесив грудь старым полотешком, со стоном и придыханием высасывала из бууз мясной сок. Вгрызалась в пирамидку из теста, норовя откусить побольше мясца. Еле-еле уговорила себя не прикладываться к украденной у Анжура в дорогу аарсу. Долго и смачно обгладывала с крылышек пряное мясо. Обсасывала косточки, словно сбежала с голодного края.

Объелась до изумления и перекатывания в брюхе булыжников. Которое пыталась унять бурятской простоквашей.

— Плохо тебе, бедненькая, — нудил под боком Севка, разлёгшись прямо на снегу.

С подвываниями. С громким сопением сочувствия и заламыванием бровей. Рядом на подстилке сидел, скрестив ноги, Даян. Он лепил с покрасневших руках снежок и смотрел на ледяной панцирь Байкала. Причудливый и неимоверно завораживающий.

На его чёрной вязанной шапке крутила хвостиками белая ящерка, почти сливаясь с пронзительно прозрачным воздухом. Наяривавшее солнце, казалось, пыталось её растопить или распылить. Но паршивка держалась стойко.

— Мне хорошо, — икнув и натянув капюшон, завалилась на спину Юлька. — Даже не замечала, что раньше было плохо.

— С этим… твоим? — обиженно вякнул Севка.

И тут же схлопотал в лоб снежком.

— Да мне плевать! — взорвался отпрыск, учиняя бунт. — Ты, батя, можешь терпеть это, сколько угодно! А я не собираюсь! — замолотил он по снегу руками, устроив локальную метелицу.

— И не надо, — невозмутимо согласился Даян, даже не обернувшись.

Севка тотчас приостановил бунт, постреляв глазами с отца на мать:

— В смысле? Только не вздумайте врать. Через два года я уже смогу вас бросить.

— И не стыдно? — с ласковой укоризной осведомилась у чадушка Юлька.

— Вам же было не стыдно сбегать от родителей, — прицельно огрызнулся Севка. — А теперь так же не стыдно ломать мне жизнь.

— Не ломай, — по-прежнему бесстрастно разрешил ему отец.

— Нет, ты скажи чётко, — не купился на его воспитательные приёмчики сын. — Мама к тебе вернулась? Или вы так просто кувыркаетесь? От скуки.

— Подойди, — вкрадчиво попросил Даян, глянув на него через плечо.

— Ага! Сейчас! И не пытайся зуботычиной увести разговор в сторону.

— Она вернулась, — согласился Даян, что это некрасиво.

— Почему? — неожиданно брякнул обалдевший от новости отпрыск.

— Потому что я её люблю.

Юльке ни за что не хотелось уезжать из снежного райка, созданного будто персонально для неё. Тика в тику всё, как она любит. Чтобы тишина, чтобы вкусно и чтобы её мальчишки были рядом. Чтобы самые зловещие проблемы лопались на глазах мыльными пузырями. Чтобы самая ничтожная приятность обретала эпохальное значение. И главное, всё это богатство вовремя: ни раньше, ни позже

Женщину, внезапно попавшую в собственный рай, грешно выдёргивать из него, пока она сама не устанет там отираться. Лишь пресыщение спасёт её от чувства сокрушительной незаслуженной потери. Главное, незабываемой. Женщина может забыть о чём угодно важном и глобальном. Но ни одной даже мельчайше мелочной потери не позабудет вовеки. Такое у неё особое свойство организма.

Однако впереди ещё не одна сотня километров дороги — будь она неладна! Так что её мужчины не постеснялись применить силу. Запихнули свою женщину в машину и тронулись дальше.

Этим всякие эфирные экзальтации побоку. Им объявили войну, в которую оба погрузились по саму маковку. Все их хвалёные бойцовские инстинкты встопорщились. Все невидимые кони ржут, все пушки грохочут. И пока не победят, ни за что не оставят эту войну в покое.