Ссыпав готовые сухари в старую наволочку — в полиэтилене их долго хранить нельзя — вновь зарядила духовку. Ещё чуток послонялась и прилипла к окну. Ящерка так и висела на шторе безжизненной безделушкой. Юлька теребила штору до тех пор, пока наверху что-то не треснуло. Беленькой же хоть бы хны: даже головы не повернула.

— А, ну вас всех к чёрту! — вспылила брошенная замордованная женщина.

И потащилась наверх в спальню. Прилегла, не раздеваясь и прислушиваясь: не грохнула ли входная железная дверь?

— Сто раз его просила заказать обивку этой старой рухляди, — пожаловалась она прилетевшей ящерке.

Малышка устроила катание на коньках по брошенному рядом смартфону. Юлька залюбовалась её изящными пируэтами. Её отражением в тёмном экране. Как заснула, не почувствовала.

И не сразу поняла, потому что шла по песку. В каком-то оазисе, в какой-то пустыне. Знакомые девчоночьи обуты в те же знакомые сланцы-танкетки на деревянной подошве со шнуровкой до колен.

Она отряхнула от песка короткое платье: всё та же белая наволочка без пояса. Только заметно отросшие коготки ещё больше цепляют лёгкую ткань. Подняла руки: на голове прежнее гнездо, свитое из жёстких волос. Старый сон с продолжением без повторов.

— Что-то не так? — раздался где-то за спиной встревоженный мужской голос.

Юлька обернулась. Так и есть: мужик. Или старик. На супер загорелом морщинистом возраста не распознать. Башка бритая, ни усов, ни бороды. Может, он вовсе не стар, а просто хлебнул лиха. Что неудивительно в таком прикиде.

Короткая замызганная юбчонка из той же белой ткани. Точней, какая-то намотка с разрезами. Чёрте что, а не одежда. Торс прикрывает кожаная жилетка, сшитая из кусочков. Вместо сланцев обдёрганные сапожки с открытыми носами и пяткой. Кажется, она уже видала такие. У военных на базаре, где её хватали за руки. И обозвали… не вспоминается, как.

Зато пояс у дядечки солидный. С начищенными металлическими бляшками цвета тёмной бронзы. На поясе странный топорик с лезвием, похожим на толстый птичий клюв. С ним примитивный покоцанный нож и ещё какая-то хрень.

— Великая, ты что-то чуешь? — настаивал на ответе дядечка, нервически крутя головой.

— Не называй меня так, — покоробило Юльку. — Терпеть не могу.

— Я помню. Привычка, — развёл он руками, демонстрируя бессилие перед ней. — Ты бы не молчала. Скажи, если что-то чуешь. Или знаешь. Мне бы изготовиться, если что-то грядёт.

— К чему изготовиться? — уточнила Юлька, оглядываясь.

И пытаясь разобраться: чует она что-то, не чует? Или вообще не думала что-то чуять? Бред какой-то.

— Тебя защитить, — удивился древний дядечка её непонятливости.

В том, что он древний — и сама Юлька древняя, как мамонт — сомнений не было. В подобном прикиде нынче даже по Африке не щеголяют — раздражённо думала она. И всё тащилась, тащилась по оазису, машинально ловя глазами те пятна-тени, что побольше.

Таких было мало. Облезлый какой-то оазис — досадовала она — не рекламный. И пальмы жидкие, обгрызенные, и трава пожухлая. Жара её не мучала, пить не хотелось. Но легче от этого не становилось.

— Пока ты не обретёшь свой божественный УАТ, тебя легко обидеть, — тарахтел за спиной спутник. — Понятно, что на девятисущую мало у кого рука подымется. Почитай, ни у кого нормального не подымется. Так и ненормальные в мире не перевелись. Накажи их Зур! А я тебе слабая защита. Меня в два счёта прикончат. Так меня и не жалко. Кому я нужен? Всего-то пятисущий. Так и то одно название. У меня КАТ какой-то ущербный. Как ушёл с малолетства из дому, так с тех пор ни разу назад не тянуло. Даже глянуть: как они там?

Юлька пыталась вслушиваться в его монолог. Для того чтобы почерпнуть хоть что-то полезное. УАТ, КАТ — белиберда какая-то. Лишь с упомянутым Зуром понятно: раз призывают его гнев, значит, бог. Зато вспомнила, как её обозвал толстяк на базаре, когда при виде неё чуть не обмочился: девятисущая.

— А когда обрету свой божественный УАТ, меня легко будет обидеть? — решила направить она разрозненную пока информацию хотя бы в одном конкретном направлении.

И тут же поняла, что за спиной стихли скрипучие шаги. Остановилась, обернулась. Спутник был потрясён услышанным. Округлив и без того большие чёрные глаза, таращился на неё, как на взлетевший в небо экскаватор. Наконец, он еле выдавил:

— Тогда ты… ты…

И плюх на коленки. Прямиком в горячий белый песок. Юлька поморщилась: она бы точно взвыла от боли, а ему хоть бы хны.

— Что я? — грозно потребовала ответа, ибо явно имела право повелевать.

Раз у неё на четыре каких-то сущностей больше. Дворянка небось или что-то в этом духе.

— Твоему могуществу, великая, не будет равной силы, — наконец, нашёл подходящие слова дядечка.

Час от часу не легче — озадаченно подумала она и попросила:

— Встань, пожалуйста. Пожилой человек не должен стоять на коленях перед соплячкой.

Он поднялся, но как-то неуверенно. Словно ждал какого-то подвоха. Не дождался и приободрился. Юлька же дождалась конца нелепой пантомимы и мягко спросила:

— Чего ты так боишься?

— Нам бы поторопиться, — шагнув к ней ближе, почти прошептал дядечка. — Если набегут любры, так и вовсе будет худо. Против них я и вовсе не защитник.

— Давай поторопимся, — покладисто согласилась она и зашагала быстрей.

Любры ещё какие-то. Это рыба или мясо? И какая, интересно от неё останется котлета, если они сюда набегут? Для чего? Исключительно ради неё? Бредятишный бред.

Тем не менее, на душе стало как-то неспокойно. Юлька и сама закрутила головой, хотя даже не представляла, кого высматривает. У обозначенной опасности не было ни формы, ни содержания — одно название. Но даже от него мурашки носились по спине табунами.

Разбудило её настойчивое сопение над ухом. И привалившаяся к телу горячая ходящая ходуном масса. Секса не хотелось — хоть тресни! Хотелось скорей обратно заснуть и досмотреть сон. Но ушлый татаро-монгольский обольститель, как всегда, почувствовал это всеми фибрами своей степной дремучей души. Поэтому вкрадчиво прогудел в ухо:

— Я только помогу раздеться. Ты же не любишь спать одетой.

Она это действительно не любила. Но из двух зол выбирают лучшее.

— Даяш, я ничего, — пролепетала Юлька, попытавшись отодвинуться. — Я обойдусь. Ты спи.

— Я засну, — пообещал он столь многозначительно, что внизу живота против желания затеплело. — Раздену и сразу же.

Настырные железные пальцы уже стягивали с неё бриджи. За которыми — ну абсолютно случайно — уехали и слипы. Их нарочито медленное сползание по ногам всё больше подогревало предательски отозвавшееся тело. Нагревание при трении — етить его в маковку! Физика соблазна.

— Я зубы не чистила, — нашлась Юлька, ибо гигиена в сексе категорически важна.

Особенно для этого степного чистоплюя.

— А я и не собираюсь с тобой целоваться, — заверил он.

И рывком усадил её. Так резко сорвал майку, что руки взметнулись вверх, не успев вцепиться в края последнего «оборонительного» рубежа. Сопротивление было подавлено, не зародившись. Подлый приёмчик, о котором Юлька спросонья позабыла. А со степными налётчиками клювом не щёлкают.

Дальше последовал не менее изученный приём — что, впрочем, было бесполезно. Справиться с навалившимся медведем — это тебе не коня на скаку останавливать. Особенно, если медведь сбросил шкуру. И Юлька не сразу осознала, что её блудливые пальчики уже скребутся о его взбугрившуюся спину. Что ноги уже…

— А может, ну его? — подкинул Даян провокационный вопросик, не прекращая томительно-таранные атаки губами, руками и прочими инструментами «насилия».

— Угу, — гуднула Юлька прощальным приветом уходящего на дно корабля.

И добродетельные, полные сакрального смысла супружеские обязанности, как всегда, обернулись расшатыванием христианской морали. Фанатичными последователями чего они так и оставались со времён шалой юности. Просто на какой-то момент подустали «следовать». Но теперь с новыми силами… Опять полночи прошалили.