— Если зовёте, то я с вами. Сил моих больше нет терпеть хозяина нонешнего. Было б раньше, до вас, хозяюшки, жил бы и не думал, что и́наче можно, а теперича не могу. Заодно и на мир гляну.

Он вытащил откуда-то тулупчик, тряхнул его, окутав нас клубами пыли и моли, вылетевшей из одежды. Мы с Яром расчихались, я бросилась открывать двери, чтобы проветрить, и чуть с ног не сбила Глафиру, так и не сумевшую попасть в дом.

— Ба, — слёту заявила я, — ты же не против того, что я пригласила к нам Акима.

— Нет, лапушка, не против, — женщина грустно улыбнулась присутствующим, поздоровалась с помощниками, присела к столу и спросила: — Как вы тут без нас жили?

Удивительное свойство есть у домовых — они не могут врать хозяевам дома. А так как дом официально оформлен на Глафиру, на её вопросы и Аким и Яр обязаны отвечать «правду и ничего кроме правды».

Ох, лучше бы бабушка не спрашивала! Пряча глаза и спотыкаясь на каждом слове, домовые рассказывали о том, что здесь творилось. И об эмоциональном — не могу назвать эту драму «любовной» — треугольнике. И о том, как Пётр Андреевич требовал от помощников выдать оставшиеся клады и не верил, что отдано всё. И, как велел он целительнице заклятием стребовать с Акима правду.

— После этого знахарка плюнула… прямо слюной на пол… махнула рукой и сказала, что ноги её здесь больше не будет и знаться она с хозяином с сего дня не желает… и дверью хлопнула.

— Ба, я к Прасковье! — натягивая капюшон накидки на голову, предупредила я расстроенную Глафиру. — Яр, напои бабушку чаем, пожалуйста.

— Напоить-то можно, только к чаю у нас нет ничего… — донеслось до меня, когда я уже двери за собой закрывала.

Я бежала по обочине раскисшей от дождя дороги, шипя, как рассерженная кошка. Ишь, бедолага, обвинили его невинно. Судя по вздорному характеру папеньки, это могло и местью быть. Обидел кого-то походя, за что и расплатился. Жаль, что Глафиру с девочкой волной этой накрыло тоже. Теперь ещё и Прасковью обидел.

Вот есть на свете люди, которые одним своим присутствием делают окружающих несчастными. И это не зависит от степени родства, отношений или знакомства. В прошлой жизни в последние годы стало популярным определение «абьюзер», применяемое по делу и без. Цель психологического насильника любым способом — манипуляцией, обесцениванием слов и поступков, критикой, прямым обвинением — сделать человека виноватым, зависимым и подконтрольным. Похоже, папенька из таких.

А ведь я тоже почти попалась на эту удочку. Мне так хотелось ему понравится, что я изо всех сил старалась это сделать. И чем больше старалась, тем меньше он обращал на меня внимания. Хорошо, в какой-то момент я увидела, Пётр точно так же поочерёдно поступает то с Прасковьей, то с Марфой, то с Глафирой. Увидела, поняла и мысленно послала «папеньку» подальше. Лесом, полем, огородом…

Спасибо тебе, Триединый, что надоумил госпожу Романовскую нас в гости к морю зазвать!

— Вернулись! — схватила меня в объятья подруга.

— Ага… за тобой, голубушка, пришла. Ты переезжаешь с нами, — вот так без подготовки, в лоб, объявила я Прасковье планы на её ближайшее будущее. — Первое, тебе необходимо отдохнуть и успокоить нервы. Есть на кого лечебницу оставить? Вот и отлично. «Молодым везде у нас дорога!» — пели в годы моей юности. Пусть практикантка работает и опыта набирается. Второе, ты мне позарез нужна как профессионал. И третье, море тебе будет к лицу. — Я говорила уверенно, не давая подруге возможности вставить ни словечка. — Жить есть где — мне в наследство шикарная вилла досталась с поместьем. И на что жить тоже будет, если поможешь. Возражения не принимаются — собирайся. Завтра надо вернуться.

Целительница присела на стул, склонила голову к плечу и грустно посмотрела на меня:

— Как ты сейчас на отца похожа. Такой же напористый и властный.

Я прикрыла глаза, сжала руки в кулачки и поджала губы. Мне совершенно не понравилось это сравнение, но я вспомнила утверждение, что в других нас раздражает то, что есть в нас самих. Окружающие, как кривые зеркала, увеличивают и искажают наши собственные недостатки и пороки, чтобы мы могли наверняка их заметить.

— Прости, Прасковьюшка. Прости. Не со зла я. Хотела побыстрее решить этот вопрос, а тебя спросить не удосужилась, — подошла, прижалась к плечу наставницы и прошептала. — Я так по тебе скучала!

— … Что не написала ни единого письма… — со свойственным ей ехидством резюмировала Прасковья. Но, видя моё смятенье, сменила тему: — Что ты ещё задумала, неугомонная? Откуда наследство? И зачем я тебе там нужна?

Мы долго пили чай с шанежками, делились новостями и планами, и уже поздним вечером у калитки нашего дома, до которого подруга меня проводила, я получила её согласие.

— К которому часу готовой быть?

— Думаю, во второй половине дня и отправимся, чтобы в потёмках по двору не бродить. Это здесь ночи светлые да короткие, а на юге и темнеет раньше, и ночи чёрные, словно бархат. А звёзды яркие и крупные, бриллиантами сияют.

— Как вкусно ты рассказываешь… так захотелось увидеть этакую красоту, — призналась целительница, мечтательно глядя в светло-серое вечернее небо с одной единственной звездой над горизонтом.

— Завтра и увидишь, если не передумаешь, — слегка подтрунила я.

— Не передумаю. Здесь меня больше ничто не держит.

Ответ был решительный и твёрдый.

Но впереди ещё ночь и почти целый день…

Предполагая, что мне крепко нагорит за позднее возвращение, в дом я решила зайти потихоньку и с чёрного входа.

Дверные петли хорошо смазаны, половицы новые, поэтому ничто не скрипнуло, выдавая моё присутствие. Спать хотелось невероятно, и я старалась побыстрее прокрасться к своей постельке, чтобы наконец-то погрузиться в объятия Морфея.

В проходной комнате между гостиной и кухней, служившей столовой, сидели бабушка и папенька. Перед ними стояли чашки с остывшим чаем, тарелки с нетронутыми закусками, вазочки с вареньем и мёдом, плетёнки с пряниками и баранками.

В доме было так тихо, что тиканье ходиков, висевших на кухонной стене, казалось стуком молота по наковальне. Вот только тишина не была мирной. Так затихает природа перед страшной бурей, когда всё живое прячется, чувствуя предстоящую опасность, когда даже листва замирает, прижимаясь к родной веточке, словно ища защиты.

И началось…

— Ты никогда меня не любила! — фраза, наполненная пафосом и драматизмом, была достойна сцены. Вот только бесчестно взрослому мужчине обвинять в подобном мать. Мать, которая в тридцать лет, оставшись вдовой, не вышла замуж, потому что десятилетний сыночка этого не желал и устраивал безобразные истерики. — Ты всегда думала только о себе и своих развлечениях. Что за необходимость была тащиться в гости к этой полоумной Жени́ и её отцу-паралитику? Хорошо, захотелось у моря погреться… Но что там было делать почти два месяца?! Ты не думала, как мне здесь одному живётся? Что я ем? Что пью? Есть ли у меня чистые сорочки? Конечно, не думала! Ты всегда была легкомысленной…

Я стояла так, что Петра мне видно не было, а вот спину Глафиры я видела отлично. Как и то, что от каждого несправедливого обвинения её спина ссутуливалась всё больше, а плечи опускались всё ниже. Бог мой, она же верит его словам и считает себя виноватой!

Забыв, что я сейчас всего лишь девятилетний ребёнок, подбежала к Глафире, обняла её за плечи и буквально зарычала на Петра:

— Да не охренел ли ты, папочка?! Как смеешь обвинять ту, что положила половину своей жизни на твой жертвенный алтарь? Знаешь ли ты, скольким людям бессчётное количество писем с мольбой о твоём освобождении написала княгиня? Сколько бессонных ночей провела в молитвах за твоё здравие? Знаешь ли ты, что мать твоя рассудка от горя по тебе едва не лишилась? Если бы не Прасковья, сумевшая излечить бабушку, то не барствовал бы ты сейчас в уютном доме в атласном халате, который, кстати, она тебе купила, а сдох бы или в тюрьме, или под забором около утлой хибары, в которой мы жили до недавнего времени. Служанка нужна, чтобы тебе угождать? Так найми. Моих денег, что ты у Трофима забрал, должно хватить. Что смотришь? Думаешь, не знаю, как ты пытался на себя моё дело перевести? Своё просрал, теперь за моё взялся? А вот фигушки тебе, папенька. Взрослый уже мальчик, научись сам задницу вытирать!