— Вы думаете, что маленький ребёнок готов к этому?

— Она думает, что мама спит, как царевна из сказки. Не будем разрушать её иллюзию. Дочь будет рада её видеть. Это не отнимет у неё надежду на то, что мама поправится.

Мужчина, вздохнув, снял очки и потёр уголки глаз.

— Хорошо. Только пару минут.

— Под мою ответственность, — серьёзно сказал.

— Станислав Викторович, вы же понимаете, что это невозможно. Я должностное лицо и, в случае чего, только я понесу за это ответ, — снова вздохнул пожилой мужчина. — Идёмте.

— Спасибо, — тихо ответил.

В коридоре взял за ручку мою малышку, и мы тихо вошли в индивидуальную палату интенсивной терапии в след за хирургом. Я говорил с Катёной, как нужно себя вести в больнице. Она была очень смышлёной девочкой и вела себя тихо. Мы подошли ближе. Таня была в полном бессознании, её жизнедеятельность поддерживалась аппаратами, а питание медикаментами. Голова была ещё забинтована после операции, но прикрыта шапочкой. Заметил, как глаза Катёны округлились от увиденного. Она немного испугалась трубок, подключённых к маме. Посмотрела на меня, и я сжал её пальчики.

— Это помогает маме дышать, потому что она сейчас не здесь. Она очень далеко, но скоро вернётся.

Дочурка грустно посмотрела на меня.

— Она в сказке?

— Да, Катёна, в сказке.

Пухленькие губки слегка улыбнулись, и она протянула ручку к маме. Провела ладошкой по одеялу и сжала палец Таниной руки, лежащей поверх него.

— Мамочка, я буду тебя ждать. Ты же расскажешь, как там… в сказке?

Погладил дочурку по голове и положил руку на её плечико. Она прижала к себе сильнее Пушистика и достала из кармашка платья маленький листок.

— Я нарисовала тебе фею. Она поможет тебе найти дорогу… к нам.

Сердце сжалось от слов дочери.

— Пойдём, котёнок, — взял её на руки, а она поцеловала меня и, обвив руками шею, теснее прижалась к плечу.

Молчаливо кивнув, поблагодарил ещё раз Алексея Николаевича и покинул больницу. Поражался насколько дочь была позитивна. Во всём могла найти хорошее, доброе… сказку… Она верила в это, и пусть так… с верой в это она легче всё переживёт, перенесёт, а когда вырастет — поймёт. Главное, что её не обманывают и дали увидеть маму.

Дни тянулись друг за другом, а я боролся с тоской по Соне, с зависимостью от её близости, от необходимости чувствовать её рядом, вдыхать ЕЁ запах, слышать ЕЁ голос… Преодолевал поднимающийся во мне гнев, бушующую ярость и раздирающее душу отчаянье, что уже не МОЯ… что потеряна… что уже с другим… что предала… меня… нашу любовь…

Только мой солнечный лучик, счастье моё маленькое помогала мне преодолеть всё это, побороть моих демонов, которые рвались наружу при воспоминании о Соне. Катёна своими детским, чистыми словами могла найти ключик к любому сердцу, находила во всём позитив, добро и сказку, дарила надежду… Её улыбка, звонкий смех, ласковое слово залечивали лучше любого эликсира… Именно поэтому стал ещё больше проводить с ней времени. Мы стали почти неразлучны. В компании всё устаканилось, и я стал больше перекладывать обязанностей на Беркута. Он был рад помочь, хоть у него и стала налаживаться личная жизнь. Может быть, Ирина и не внушала доверия после всего, что сделала, но каждый имеет право на ошибку и её искупление. Каждый может оступиться… Друг понимал, что мне нужно время, поэтому со всей ответственностью подходил к своим обязанностям и всегда советовался со мной.

Но жизнь решила, что мало для меня ещё испытаний и ударов. Хоть я и осознавал, что это может произойти, но надежда всё же жила во мне… тем более, с поддержкой дочери, с её жизнелюбием… Она каждый день ждала, что мама поправится и рисовала ей фей, единорогов и волшебные цветы, которые помогут выздороветь и найти дорогу из сказки домой… Надеясь на лучшее, удар и горе всегда неожиданны, даже если думаешь, что готов к ним… И этот удар снова выбил у меня почву из-под ног…

Это случилось ночью, когда Катёна уже мирно посапывала в кровати, после прочитанной мною сказки, а я задремал подле неё. Из сна меня вырвал настойчивый сигнал телефона, который никак не прекращался, пока я, потирая сонные глаза и плотно закрыв дверь детской комнаты, не принял вызов. В трубке услышал сочувствующий голос Алексея Николаевича. С сожалением он сообщил, что Тане стало хуже. Реаниматологи делали, что могли, но… через тридцать две минуты реанимационных действий была констатирована смерть мозга. После этих слов сердце на миг замерло, а потом с бешеной скоростью стало колотиться, в голове зашумела кровь, и я уже почти не различал слов соболезнования мужчины.

Как же мне хотелось кинуться в объятия любимого мужчины, прижаться… крепко и не отпускать. И сейчас хочется… безумно… Его карий взгляд, полный ярости и отчаянья, до сих пор стоит у меня перед глазами. Неужели он готов был простить то, что увидел на видео?.. Этот взгляд любимых глаз, убивал меня. Так хотелось кричать: «Люблю! Люблю! Прости!» Но я… я просто не могла… Всё нутро выворачивало от осознания того, что я сама… своими действиями причиняю ему боль, сама отказываюсь от него… предаю… Понимала, что для Стаса я теперь отвратительная предательница, коварная обманщица и просто грязная шлюха, променявшая его любовь на деньги… на власть… не знаю на что ещё… Предала наши чувства, обманула его доверие… Но я не могла иначе… Ради него я готова была выдержать это унижение. И пусть он не узнает об этом….. и не простит… Для него так будет лучше. Пусть лучше думает, что я бесчувственная тварь… Знала, что Соколовский сдержит свои слова, что если я это не сделаю, то он уничтожит Стаса, не даст ему жизни, заберёт бизнес, лишит будущего… Я должна покончить с этим. Соколовский моя кара, мой рок… и я приложу все усилия, сделаю всё, что смогу, чтобы избавиться от него, чтобы отомстить.

Я понимала, что обычные методы с ним не сработают. У него такие возможности, такие связи, что нужны просто железобетонные доказательства. Хотя… в нашем мире всё может случиться. Даже с ними сильным мира сего удаётся избежать наказания… Но я должна попытаться. Должна…

Только мне одной известно каких усилий мне стоило притворяться, заставить поверить Михаила в свою искренность. Конечно, он знал, что тут совсем не о любви. Ему было на это плевать. Наверное… Он понимал по какой причине я с ним. Он сам поставил условия, на которые я согласилась. Для него главным было, что я с ним, что подчиняюсь и покорно следую его условиям. Видела, как он там, при встрече со Стасом наслаждался своим превосходством… своей победой над ним… тем, что лишил его дорогого… что заставил его поверить в моё предательство. Он просто упивался отчаяньем и гневом Стаса, и от этого мне было ещё больнее, потому что в тот момент я была его соучастницей, нанёсшей контрольный выстрел в нашу со Стасом любовь… убила ВСЁ, что было между нами… Мы уже никогда не будем прежними… Я уж точно… Со мной уже всё ясно… А вот Стас… я верила, что он сможет с этим справиться, что забудет, что научиться жить без меня и, возможно, снова полюбит. А может и с женой наладит отношения, когда она поправится…

Я ни с кем не делилась своими переживаниями, болью, мыслями… даже с Кирой. Это было опасно… Я не могла по телефону это обсуждать. Понимала, что его могут прослушивать. Не имела права подставлять никого. Все мысли держала в своей голове, эмоции и боль в сердце, а на душе камень. Иногда казалось, что этот камень тянет меня на дно… и мне не суждено уже выкарабкаться. Я сама собственными руками надела его на себя и старательно скрывала свои истинные чувства. Не проходило и дня, чтобы я не думала о Стасе, не вспоминала его улыбку, глаза, голос, поцелуи, горячие руки, нежные прикосновения, крепкие и трепетные объятия, нашу близость… Особенно тяжко было по ночам. Тоска просто съедала меня изнутри, и ещё сильнее и изуверски, когда Соколовский засыпал рядом…

Но Михаил должен поверить, что я приняла свою участь и буду с ним пока он этого хочет… Он не должен даже догадаться, что я задумала.