На лестнице послышались громкие возгласы и смех подруг. Веселой ватагой они ворвались в комнату, но, увидев Найю, Гвачи и рассыпанный по полу виноград, с виноватыми улыбками застыли у двери. Только теперь они вспомнили, что в этом доме не радость, а горе, и не знали, чем загладить свой невольный промах.

Неловкое молчание нарушила Найя. Она тихо спросила:

— Хута поручил тебе что-нибудь?

Гвачи вспомнил найденное в кармане Хуты недописанное письмо: "Теперь уже скоро я увижу тебя. Приеду, построю дом, и поженимся…"

"Нельзя ей сейчас давать это письмо, — решил Гвачи и посмотрел куда-то через голову Найи. — Но что же сказать ей?"

Эка с любовью смотрела на девушку. Ее радовало внимание Найи, — ведь она пришла узнать что-нибудь о Хуте! С каким страстным ожиданием смотрела она на Гвачи!

— Приедет твой Хута, милая, скоро приедет, — успокоила ее Эка. — Садитесь, доченьки, чего же стоите? — и засуетилась, усаживая гостей.

Поздравляя Гвачи с благополучным возвращением, девушки, как могли, выражали ему свое сочувствие и поспешно переводили разговор на другую тему. Каждая пыталась облегчить его горе, отвлечь от мрачных мыслей рассказами с деревне, о знакомых, друзьях, расспросами о войне.

Тем временем Эка накрыла на стол. Найя помогала ей, но то и дело порывалась расспросить Гвачи о Хуте. Все валилось у нее из рук. Она пролила на платье ореховую подливку, уронила в огонь ложку, которой помешивала мамалыгу. И чем больше старалась она скрыть волнение, тем заметнее было оно для окружающих. Молчание Гвачи она объясняла его горем. Но пусть он скажет о Хуте хоть одно слово!

За стол она села рядом с Гвачи и тотчас же зашептала:

— Хута получил мое письмо?

Он молчал, будто не расслышав ее вопроса.

— Ты должен теперь много есть, Гвачи, — сочувственно заговорила Найя. — Крови ведь потерял сколько! Помнишь, как нравилась тебе и Хуте приготовленная мной подлива?.. Дзокия починил твою сеть и каждый день ловит форель. Я помню, ты очень любил форель, жаренную на сковороде в ореховых листьях…

Гвачи ничего не ел, только выпил стакан вина. Девушки вскоре разошлись. Уже к вечеру Гвачи проводил Эку и Найю. По дороге девушка снова пыталась завязать разговор, но Гвачи отмалчивался. О, если бы Эка и Найя знали, почему он молчит!

Со стороны моря неслись черные тучи. Ночное небо хмурилось, опускалось все ниже и, казалось, вот-вот упадет на выстроившиеся вдоль переулка тополя. Капли дождя забарабанили по листьям.

— Вернись, Гвачи! — сказала Эка.

Попрощавшись, они разошлись.

Налетел ветер, подхватил желтые листья и закружил их по воздуху. Гвачи остановился и долго глядел вслед уходящим. Листья, шурша, падали ему на плечи, один опустился на руку. В темноте его не было видно, только чувствовался исходивший от него сырой холодок. Этот холод проник в душу, и Гвачи вдруг заметил, что стоит под дождем. Надо возвращаться домой.

— Гвачи! — крикнула Найя. — Утром без меня никуда не уходи, я поведу тебя на сбор винограда.

Он не ответил, повернулся и пошел домой. На пути заметил прижавшуюся к плетню собаку.

— Гурушия! — позвал Гвачи.

Та подошла, виновато виляя хвостом. Видимо, она все время бежала за ним.

Лил дождь, но человек и собака не торопились. Им не к кому было торопиться.

У двери дома собака остановилась, вопросительно взглянула на Гвачи: войти или нет? Но он уже успел забыть о ней. Одиночество и пустота встретили его в доме. Портреты родных глядели со стен. Освещенные бледным светом пампы, они придавали комнате особенно печальный вид. Непроглядная темень стояла в окнах. По крыше тяжело барабанили крупные капли.

Гвачи с детства не переносил одиночества. Когда, бывало, мать уходила искать отставшую в потемках козу или корову, он не мог один оставаться в комнате, выходил на балкон и звал собаку. Та подбегала, он ласкал ее и затягивал песню…

Гвачи хотел затворить дверь, но увидел нерешительно стоявшую на пороге собаку.

— Входи, Гурушия, — сказал он.

И собака, виляя хвостом, вошла в комнату.

Гвачи, не раздеваясь, прилег на тахту. Снаружи завывал ветер, на домик обрушивались целые потоки воды. Гвачи лежал с закрытыми глазами и не мог отогнать от себя тяжелых мыслей. О чем бы он ни начинал думать, мысли возвращались к пережитому за последние полтора года. Вспоминались горечь отступления первых месяцев, разрушенные города, дымящиеся развалины, раненые, убитые, ревущие, изувеченные животные, беспризорные, плачущие дети, хмурые лица мужчин и женщин…

И вдруг Гвачи почувствовал страх — страх не за себя, а за свое место в строю, которое, как ему казалось, никто не занял. "Что я тут делаю? Зачем я тут нахожусь?"

Вспомнились слова Найи. Она спросила: "Когда кончится твой отпуск?" И, не дождавшись ответа, воскликнула: "Эх, если бы меня взяли на фронт! Ни одного дня не осталась бы дома!"

Конечно, он не поехал бы после госпиталя домой, но уж очень хотелось повидаться с матерью. И вот он не застал ее…

Гвачи поднялся, открыл окна. Дождь перестал, ветер стих. На чистом небе сияла полная луна. Перед домом, под деревом, белели сбитые ветром яблоки. Упало еще одно, глухо ударившись о мокрую землю.

Утром Найя навестила Гвачи. Собака по-прежнему лежала перед тахтой, сторожила спавшего хозяина. Молча взглянула она на девушку. "Не буди!" — казалось, говорили ее глаза. И Найя не стала будить Гвачи, ушла…

Гвачи проснулся поздно, умылся родниковой водой. Эка уже испекла лепешки, приготовила чахохбили[37]. Позавтракав, Гвачи пошел на виноградник. Тут все было, как прежде, но ничто не радовало его. Попробовал белый "качич", потом сорвал гроздь черного, как ежевика, "кабисона". Подошел к инжировым деревьям. На ветвях краснели растрескавшиеся, словно с открытым ртом, плоды. Но и они не манили.

Гвачи решил сегодня же отправиться обратно на фронт. Прощаясь, обошел дом, двор, ближние уголки. Целый день провел на кладбище. Мать была похоронена на вершине холма, возле входа в маленькую деревянную церковь. И здесь чувствовалась заботливая рука Эки: могила была выложена черными камнями, а у изголовья, вместе с тутовым деревом, был посажен куст темно-зеленых цветов.

В селении — ни души. Все на полях и виноградниках. Да, кроме семьи Беглара, Гвачи и не с кем было прощаться. Дома он застал одну Эку. Она просила его остаться еще денька на два-три, "перевести дух", но Гвачи не хотел медлить и часу.

Эка проводила его до станции. По дороге ей все хотелось заговорить о сыне, но она не осмеливалась. Перрон был пуст. Вот два раза ударили в колокол, и тотчас послышался свисток. Паровоз коротко прогудел в ответ.

Гвачи повернулся к Эке:

— Я собирался повидать Найю, она хотела повести меня на сбор винограда. Передай ей… — он умолк, с грустью поглядев на Эку. "Как удивительно похожи глаза Эки на глаза моей матери… Перед разлукой у нее вот так же дрожали губы и руки. И мать стояла на этом самом месте, — маленькая, слабая…"

Гвачи вскочил на подножку, обернулся к Эке, увидел ее печальное лицо, поседевшие волосы. Поезд отходил. Так же вот, как старая Эка, удалялась, уплывала, уменьшалась тогда фигура матери… Кто знает, как долго стояла она, глядя вслед поезду, увозившему сына.

Побежали назад знакомые тополя, дворы, дома, Гвачи вспомнил, как волновался, когда впервые уезжал на фронт. Тогда казалось, что навсегда убегают от него эти деревья. Он грустно улыбнулся, поправил вещевой мешок за плечами и вошел в вагон.

Хета, 1943 г.

Перевод В.Михайлова и М.Шкерина

Утро. Солнце поднялось из-за вершины горы Унагири и позолотило своими лучами часть моря. Другая же, темносиняя, пока оставалась в полумраке. Но золотая полоса быстро продвигалась по морю, и было отчетливо видно, как сокращалась затененная его часть. Вскоре золотистое пламя охватило весь морской простор.