Он брел по полям на звуки пирушки у Бисвенгеров. Они будут удостоены чести угостить его, они обрадуются возможности угостить его, да они будут просто счастливы угостить его. Бисвенгеры приглашали их с Люсиндой на обед по четыре раза в год, всегда загодя, недель за шесть до намеченного дня. Меррилы даже не отвечали им, но те упорно присылали свои приглашения, не желая замечать косные аристократические условности общества. Это были такие люди, что за коктейлем обсуждают цены, за ужином обмениваются деловыми советами, а после ужина рассказывают грязные анекдоты в смешанной компании. Они не принадлежали к кругу Недди, Люсинда им даже открытку на рождество не посылала. Он подходил к их бассейну со смешанным чувством безразличия, одолжения и какой-то неловкости. Тем временем смеркалось, а ведь это самые длинные дни в году. У Бисвенгеров было шумно и многолюдно. Грейс Бисвенгер могла пригласить кого угодно: оптика и ветеринара, агента по продаже недвижимости и зубного врача. В бассейне не было ни души, а вода в сумерках поблескивала совсем по-зимнему.

Он направился к стойке бара. Когда хозяйка увидела его, она пошла навстречу, однако не с доброжелательным видом, на какой он вправе был рассчитывать, а враждебно.

— Ну что ж, все гости в сборе, — провозгласила она, — даже незваные.

Это его не задело, настолько разными были их места на общественной лестнице.

— Дает ли право на выпивку положение незваного гостя? — вежливо спросил он.

— Делайте все что угодно, — сказала она, — ведь вы, кажется, не обращаете внимания на приглашения.

Она повернулась к нему спиной, заговорив с кем-то из гостей, а он подошел к бару и заказал виски. Бармен налил ему, но сделал это нарочито грубо. Недди знал свой мир, в нем место определялось отношением прислуги, и если нанятый на время бармен так обращается с ним, значит, он и в самом деле утратил свой престиж. Или, может быть, этот парень — новичок и не знает, кто перед ним. За его спиной Грейс говорила кому-то: «В один день они разорились и ни… чего кроме заработка… И вот как-то в воскресенье он заявляется пьяный и просит взаймы пять тысяч долларов…» Вечно она о деньгах. Это похуже, чем есть горошек с ножа. Он нырнул в бассейн, проплыл его и удалился.

Оставалось всего три бассейна в его списке, следующий принадлежал его давнишней любовнице Ширли Адамс. Она вознаградит его за все, что претерпел он у Бисвенгеров. Любовь, точнее, сексуальные забавы — вот панацея от всех его невзгод, и эта яркая пилюля болеутоляющего средства вернет энергию весны его походке, а радость жизни — сердцу. У них была интрижка — на прошлой неделе, в прошлом месяце, в прошлом году. Ему уже не вспомнить. Ведь это он первый бросил её, он одержал верх, и он шагнул в проход к бассейну, полный самоуверенности. Казалось, этот бассейн принадлежит ему — по праву любовника, ведь любовник, особенно тайный, наслаждается властью, недоступной законному супругу. Она была там, у края лазурной воды; но её фигура, её медного цвета волосы не пробуждали в нем никаких воспоминаний. Это была легкая интрижка, подумал он, хотя она и проливала слезы, когда он её бросил. Казалось, её смутило появление Неда, и он подумал, что она все ещё страдает. Не дай Бог, опять будет рыдать!

— Чего тебе нужно? — спросила она.

— Я переплываю всю округу.

— Боже мой, когда ты наконец остепенишься?

— А в чём дело?

— Если ты за деньгами, — сказала она, — то я не дам тебе больше ни цента.

— Ну, а выпить-то дашь?

— Я не одна…

— Что ж, я пошел.

Он нырнул и проплыл весь бассейн, но, когда попытался подтянуться, ухватившись за бортик, почувствовал, что силы покинули его, — пришлось шлепать по воде до лестницы и выбираться по ней. Оглянувшись, он заметил в освещенной купальне молодого человека. Выбравшись в темноте на лужайку, он ощутил запах хризантем или ноготков — совсем осенний аромат, такой резкий в ночном воздухе, как запах бензина. Запрокинув голову, увидел он высыпавшие звезды, но почему там оказались Андромеда, Цефей и Кассиопея?[88]

Куда же девались созвездия июня? И он заплакал.

Наверное, в первый раз в своей взрослой жизни он плакал. Несомненно, в первый раз в жизни он почувствовал себя таким несчастным, замерзшим, усталым и потерянным. Он не мог догадаться, почему так грубо вел себя с ним бармен и почему так грубо обошлась с ним его любовница, которая когда-то умоляла его на коленях и слезами орошала его брюки. Он слишком долго плыл, он слишком долго был в воде, и оттого саднило нос и горло. Все, что ему необходимо, — это выпить, и друга рядом, и чистую сухую одежду. Но вместо того чтобы прямо через дорогу направиться к своему дому, он побрел к бассейну Гилмартинов. Здесь, в первый раз в жизни, он не нырнул, а сполз по ступенькам в ледяную воду и поплыл неловко на боку — так он когда-то начинал учиться плавать. Пошатываясь от усталости, он достиг бассейна Клайдов и, шлепая одной рукой, плыл, другой хватаясь за бортик. Он вскарабкался по лестнице и подумал, хватит ли у него сил добраться домой. Он сделал, что задумал, он проплыл всю округу, но изнеможение притупило его ум и чувства, так что победа казалась сомнительной. Ссутулившись, хватаясь за столбики у ворот, он поднимался по дороге к своему собственному дому.

Света не было. Неужели настолько поздно, что все они уже в постели? Или Люсинда осталась ужинать у Уэстерхейзи? А может, и дочери с ней или уехали куда-нибудь ещё? Неужели нарушили свой обычай по воскресеньям оставаться дома и приняли одно из приглашений? Он попытался открыть ворота гаража и посмотреть, какие из машин на месте, но ворота были заперты, а на руках остались ржавые следы от ручек.

Подходя к дому, он заметил, что гроза сорвала с крыши водосточный желоб. Он свисал над входной дверью, как сломанная спица зонтика, но это можно будет утром поправить. Дом был заперт, и он подумал, что эта дура кухарка или эта дура служанка, должно быть, заперли все двери, пока не вспомнил, что уже давно у них нет ни кухарки, ни служанки. Он закричал, стал колотить в дверь, пытаясь открыть её плечом, и вдруг увидел, заглянув в окно, что дом совершенно пуст.

Жаклин утверждала, что там — канарейка, а мне казалось куда более вероятным, что в клетке, накрытой куском материи, живут попугайчики. Не может же одна канарейка так шуметь. И потом, мне нравилось думать, что наш мрачный мистер Хенчард держит парочку влюбленных попугайчиков — это так не вязалось с его обликом. Но кто бы там ни жил в клетке, стоящей у окна, наш квартирант старательно прятал его — или их — от посторонних глаз. Нам оставалось только догадываться по звукам.

А в них не так-то легко было разобраться. Из-под кретоновой накидки доносилось шуршание, шарканье, иногда негромкие непонятные щелчки, а раза два короткие удары, от которых сотрясалась подставка из красного дерева. Мистер Хенчард, видимо, догадался, что нас разбирает любопытство. Но когда Джеки заметила, что, должно быть, очень приятно держать дома птичек, он только буркнул в ответ:

— Чушь! Оставьте клетку в покое, ясно?

Нас это, честно говоря, здорово разозлило. Мы вообще не суемся в чужие дела, а после такой отповеди холодно отказывались даже смотреть в сторону кретоновой накидки. Кроме того, нам бы не хотелось потерять мистера Хенчарда. С жильцами в то время было на редкость трудно. Наш домик стоял у прибрежного шоссе, по соседству с десятком-другим таких же, да были ещё поблизости продуктовый магазин, винная лавка, почта и ресторанчик Терри. Вот вам и весь городок. По утрам мы с Джеки тратили целый час, чтобы добраться на автобусе до своего завода.

Домой возвращались совершенно измотанные. Нанять прислугу было почти невозможно — на военных заводах платили куда лучше, — так что чисткой и уборкой мы занимались сами. Что же касается кормежки, мы были у Терри самыми надежными клиентами.