– А ты что молчишь?! Тебя все устраивает, да?

– У меня три дня было, чтобы смириться. – признался тот. –И мустанги – символ непокоренного духа, символ абсолютной непродажности. Это вновь обретенная свобода, которую ни за что не отдадут. Мустанги бросались в пропасть, лишь бы не попасть в плен. Они выбирали смерть неволе.

– Да мне плевааааать! Падали в пропасть и пусть дальше падают!!! – на весь гараж заорал Рик. – Я лучше буду мусором – за это сразу в челюсть можно давать!!! А вот за травоядного и парнокопытного придется лекцию по биологии читать. Объяснять, мать вашу, что я не парнокопытный, а непарнокопытный!

Пока остальные пытались понять его последнюю фразу, Рик сдулся и тихо сказал:

– Лин, прости, но я… Я не буду травоядным. Я не буду всеобщей насмешкой.

– Тогда… – спокойно произнес Лин. – Заявление на стол, Рик.

Тот побелел от слов:

– Так, да? Так со старым другом? Не хочешь быть посмешищем – заявление на стол?! Думаешь, струхну? Не напишу?

– Напишешь, - кивком подтвердил Лин.

– Иди ты!!! И напишу! Я не буду насмешкой, и плевать, что ты друга за это под зад… Без обид, Энн, но у меня других слов нет.

Рик пошел прочь:

– Счастливо оставаться!!!

Жердь с тоской спросил у Лина:

– Ты так всех, да, пнешь под зад? Не ожидал от тебя.

Лин сухо сказал:

– И ты, Жердь, заявление на стол. Кстати, это касается всех – заявления на стол. Мы подаем в отставку сегодняшним днем. Завтра оформят нас уже в МУСе… В МУСте, – поправился он. – А Рик отойдет… Сейчас проорется, проветрит мозги, нагуляется, и я с ним поговорю. – Он посмотрел на Жердя: – напомни, пожалуйста, чего там символ мустанги?

Парни грустно рассмеялись – кажется, Лину тоже не понравилась выходка Переса с названием.

Рик не отошел ни к обеду, ни к ужину – он, бросив заявление Лину на стол, ушел в загул – давно Инес обещал. Они меняли паб за пабом, клуб за клубом, напиваясь все больше и больше, веселясь и танцуя. Правда, к концу вечера Рик веселился уже натужно – не привык к таким длинным свободным дням, да и грызло где-то под сердцем, что бросать Лина сейчас, когда на него ополчился весь львиный прайд, сродни предательству. Ну, пусть лошадь, пусть конь… Мустанг… В конце концов, он тот еще жеребец, и пусть кто возразит!!!

Инес точно не возразит – она сейчас в который раз за вечер пыталась заставить его это доказать. Темный уголок какого-то клуба – Инес любила риск, с голым задом не её же заловят. Зад-то не жалко, а вот в очередной раз слушать лекцию про офицерскую честь задолбало, если честно… И тут, когда Рик уже расстегивал джинсы, завибрировал интер. Долго. Натужно. Настойчиво – Рик сперва не хотел его брать. Он же уволился, мать вашу! Хотя…

Инес, обнимая его за шею и обвивая его ногами за талию, прошипела в ухо:

– Не смей! Ты сам сказал, что уволился. Ты сам сказал, что теперь полностью мой! Отец давно предлагал тебе место в охране его компании – ты как сыр в масле будешь кататься! Риииииик, ну имей хоть каплю гордости… Не бери трубку!

Он стащил её с себя и принял звонок – это могли быть его друзья. А семья и друзья, это святое. Инес же в состоянии подождать пару минут.

– Рик, слушаю…

Это был Парра. Парра, которому требовалась помощь.

Завезя Инес домой и заодно получив уже ожидаемую третью отставку за день, Рик примчался на всех парах к Парре. И только и выдавил из себя, рассматривая корзинку с малышом на столе в гостиной:

– А я думал, это у меня трудный день. Снимаю шляпу, Лекс – ты меня перещеголял. Значит, знаток контрацепции, дааа?

Парра хмуро заметил:

– Не знаю, что случилось у тебя, у меня-то все в порядке, но мне казалось, что худший день сегодня у Ворона – говорят, его полдня после яблок штормило… Прикинь, я стал отцом… Де. Во. Чка… Дочь.

Ворон не считал свой день трудным. За попытку сохранить свою человечность он и на большее бы пошел. А яблоки – это ерунда. Жаль, что сейчас от него уже ничего не зависело. Он еще раз в секторе подготовки операций осмотрел своих парней, запакованных в облегченные ультры в серо-черной городской маскировочной окраске. Коршуна не было – его вызовут, если найдут следы хомофила. Сейчас операцией руководил один из клана – чистокровка Башня. Дурной и чопорный. Он вместе с дежурными техниками внимательно просматривал картинки с городских камер – может, где мелькнет хомофил.

Ворон сухо сказал, проходясь перед стоящими вольным строем парнями:

– Так… Последнее напоминание. Согласно словам Росси, данный хомофил очень опасен. Чрезвычайно.

Сом тихо буркнул, тыкая пальцем в перчатке в один из экранов:

– Вон та девчонка? Очень опасна? Для нас?

Ворон кивнул:

– Точно! Схватываешь налету!

– Тогда я тибетский монах… – Строй отозвался тихими смешками на шутку Сома. Стоявший рядом с ним Вечер, поправлявший застежки на шлеме, хмыкнул:

– Ты и так монах.

Соло подхватил:

– Мы тут все тибетские монахи.

– Хватит, – оборвал своих парней Ворон. – Главное вы уловили. На выход, парни. Пусть нам повезет!

Башне же он доложил по связи:

– Второй ночной к патрулированию приступил! – Ворон вышел в наступающие сумерки, опуская забрало шлема. Тут же перед глазами возникла раздражающая карта города, мешая обзору. Ворон ненавидел работать с виртом, выведенном на забрало.

Ночной Либорайо ждал их. Парни рассредоточились, каждый уходя в заданный квадрат города. Себе Ворон выбрал район, где проживал Парра, и, запрыгнув на ближайшую крышу дома, отправился туда прогулочным шагом – спешить особо не стоило. Объект от них никуда не сбежит. И зря.

Ворон любил Либорайо. Больше недоступный дневной, чем ночной. Дневной был бесшабашным, вольным, живым. Дневной, пропахший зноем и пылью, розами и горьковатой полынью, был человеческим, если закрывать глаза на преобладание оборотней. Ночной Либорайо был тихим, пьяным, неоновым. Он был вампирским – это знали все, и это был главный минус ночного Либорайо. Желание быть своим в человеческой толпе осталось в каждом бывшем ветеране, продавшемся кланам. Осталось оно и в Вороне. Говорят, вечная жизнь и здоровье перечеркивают все недостатки жизни вампиром, только это не так. Никакая вечная жизнь не нужна, если ты изгой. Вечное одиночество хуже короткой жизни с любимым человеком. Только в последнем им отказано.

Башня потребовал отчета о продвижении, и Ворон, зажимая микрофон рукой, отчитался, что патрулирование проходит в штатном режиме, а вот со связью непонятные проблемы – помехи! Пальцы сжались чуть сильнее, чем нужно, и хрупкий микрофон не выдержал, сломался. Ворон зевнул – следующим он прикончит наушник, чтобы Башня сильно не раздражал. Потом можно будет подумать о камере. Хотя её не простят.

Либорайо стихал. Людям нужно больше времени для отдыха, чем нелюдям, и потому по ночам город все же замолкал, хоть и ненадолго. Скоро смолкнут шаги, взрывы хохота, шуршание шин, и город заснет на пару часов.

Тактические ботинки скрадывали звуки шагов. Можно было раствориться в темноте, царившей на крышах и стать никем. Не думать. Не видеть. Не задаваться глупыми вопросами, на которые никто не даст ответа. Жить на инстинктах, как говорили у вампиров, только Перес такого не прощал – таких уничтожали без суда и следствия. Кланы полностью контролируют жизнь новообращенных. Об этом не предупреждают. Об этом не говорят. Никто не знает, что это хуже рабства. Об этом узнаешь только когда уже стал вампиром, и пути назад нет.

Ветер нес в город запахи океана. Океан всегда пахнет свободой, потому что он огромен, и там тебя никто не найдет – мечта многих из отряда Ворона.

Башня продолжал бухтеть, требуя ответа. Ворону пришлось камерой показать обнаруженный Объект – в проулке у дома Парры. В руках была корзина с малышом. Отчаянно пахло детской смесью. Ворон подумал, осмотрелся и решил, что младенец – гражданский, а потому брать объект нужно чуть позже, когда или если он избавится от малыша. Дети-вампиры рождались сразу с зависимостью от крови. Парре повезло, что верх взяли гены оборотня. Малыша не уничтожат.