— То есть, — иногда я умела соображать стремительно. Когда надо было. — Прямо сейчас мы оба боимся, что бросим друг друга? Я — тебя. А ты — меня?

— С чего ты решила, что я собираюсь тебя бросать? — изумился он.

— Ну тебе же надоело то и это…

— Мирослава, — прорычал он.

— Подожди.

Я накрыла его руку на руле ладонью. Погладила. Подышала.

Почему мне никто никогда не говорил, что от каких-то слов в груди может подняться целая буря?

Дайте мне минутку, сейчас я утихомирю ее.

Но все продолжало вокруг кружиться с бешеной скоростью, как будто… Ну знаете, как будто я главная героиня в кино, и камера вращается вокруг, и играет оркестр, и…

Одновременное счастье и боль.

Сколько эмоций может испытать человек и не сгореть лучиной?

— Антон. Антоша… Ты уверен, что нормально ведешь машину? Не переволновался, нет?

— Переволновался. Но нормально. Я помню, что управляю средством повышенной опасности, все в порядке.

— Ладно. Молодец. Антон, даже при одной мысли о том, что мы расстанемся, я дышать не могу, понимаешь? Это на каком-то физическом даже уровне.

— А. Хорошо, — слабым голосом отозвался он. — Спасибо, что сказала.

— Пожалуйста. Но ты меня все равно не торопи, ладно. Потерпи уж как-нибудь. А то навалилось сразу со всех сторон, а я улитка в чуриках.

— Я знаю, знаю, — он улыбнулся, перехватил мою ладонь и поднес к губам. Поцеловал несколько раз. — Просто это не пат, Мирослава. У нас действительно есть варианты. И уж точно я никогда от тебя никуда не денусь.

Ага. «Никогда» это также долго как и «всегда». Антонимы, обозначающие одно и то же. Вот чудеса-то, велик и могуч русский язык.

— Зафиксируйся на этой мысли, ты мне позже все подробно растолкуешь… Смотри, какой клевый мотель слева.

— Ты хочешь в мотель? Может, все-таки доехать до чего-то более приличного?

— У нас же путешествие! Приключение! И прямо сейчас мне до смерти нужна кровать, даже если эта кровать находится в дешевом трактире.

— Устала?

— Нет.

Он расхохотался и принялся разворачиваться.

Смешно — прятаться от всех так долго, чтобы в итоге спалиться в придорожном мотеле, который находился даже не в городе.

Опасения Антона оправдались, и нам достался номер средней паршивости, где дверцы у тумбочек отваливались, сантехника подтекала, а на линолеуме были дыры. Но, по крайней мере, кровать не скрипела, а белье было чистым, и все казалось весело, и ничего не огорчало.

Нас обоих подхватила та особенная беззаботность, которая бывает только после того, как ты сбросишь с плеч слишком тяжелую ношу.

Кажется, именно в ту ночь я с полной ясностью поняла, что влюблена. Влюблена страстно и безоглядно, и это откровение наполнило меня таким восторгом, который сложно было удержать в себе.

Я изливала свою любовь поцелуями и касаниями, я забирала Антона себе, присваивала, подчиняла. Растеряла последние остатки смущения, неловкости, неуверенности. Не думаю, что затрапезный номер мотыля до или после был свидетелем такого бесстыдства, но какая разница.

Я могла бы заниматься любовью вечно, да только к двум часам ночи жутко проголодалась.

Разумеется, доставки еды в номер здесь не предусматривалось, зато внизу работал круглосуточный бар, где подавались нехитрые блюда. Почти столовка.

В небольшом, по-дневному ярко освещенном зале было почти пустынно. Сонный дальнобойщик меланхолично ел суп за пластиковым столиком у окна. Два мужика тихо и смиренно принимали водку в углу.

— Хочешь выпить? — задумчиво посмотрев на них, спросил Антон.

— Хочу, — ответила я. — Хочу коньяк, пельмени и селедку под шубой.

Себе он заказал того же. Первым принесли, разумеется, пузатый графин с янтарной жидкостью. В ожидании еды я немедленно тяпнула и немедленно захмелела.

— Вот скажи мне, — пересев поближе к Антону, я водрузила себе на талию его руку и откинулась спиной на его грудь, — если бы прямо сейчас открылась дверь, и появилась твоя вдовица в стиле Мэрилин, ты бы снова ее захотел?

— О, — расслабленный, умиротворенный Антон засмеялся, — теперь ты ревнуешь не только к воображаемым женщинам, но еще и к бывшим?

— Оно само собой ревнуется, — призналась я доверчиво, — без моего участия.

— Совести у тебя нет, — вдруг заявил он.

— Нет, — кивнула я, потому что сейчас была готова согласиться с чем угодно, а потом запоздало опомнилась: — а? Почему это нет?

Уставшая официантка шмякнула на стол перед нами поднос с тарелками и ушла.

Никто из нас не пошевелился.

— Ты придумываешь всякую ерунду на ровном месте. А а ведь я несколько месяцев каждые субботу и воскресенье сидел на работе и с ума сходил от того, что ты проводишь эти дни с мужем.

Прежде, может, всего каких-то несколько дней назад, меня бы взволновали эти слова. И, что хуже всего, вероятно и ощутила бы себя польщенной. Но сейчас стало только очень-очень тоскливо: потому что я легко могла представить себя на месте Антона и слишком хорошо понимала все, что он тогда чувствовал.

Разумеется, я и раньше спрашивала себя, как Антон переживает мои семейные выходные, но предпочитала не сильно много об этом думать. Я вообще тогда жила, будто зажмурившись.

— Почему же ты молчал?

— А что я должен быть сказать?

И правда, что? «Разводись, Мирослава»? Разве это не то решение, которое человек должен принять только сам, по собственной воле?

— Я боялась уйти от Алеши, потому что не была уверена, что ты останешься со мной надолго. Я думала, что рано или поздно ты устанешь от этой сложной со всех сторон связи. Но, оставаясь женой твоего брата, я могла бы видеть тебя и дальше, ну, на всяких семейных праздниках.

Он как-то окаменел за моей спиной, потом коротко выдохнул и молча уткнулся носом мне в затылок. Два притихших голодных дурака перед целым подносом еды.

Дверь в бар открылась, и вошла Инна, про которую я совсем забыла в этой круговерти.

Ну кто мог знать, что стоит помянуть бывших, так одна из них тут же появится?

Она огляделась, отвернулась, снова посмотрела на нас, будто не веря собственным глазам, а потом решительно двинула к нашему столику.

— Вот блин, — сказала я.

— Он, — поддакнул Антон.

Я чуть отстранилась, чтобы дотянуться до подноса, и запихала в рот пельмень. Когда я ем, то глух и нем, верная тактика.

— Ну привет, — Инна села за наш столик напротив нас. Она выглядела уставшей. — Ехала я ехала, и вдруг поняла, что приехала. Ни километром больше, вырубаюсь. О, можно мне салат? Семь часов за рулем.

Я молча жевала, но приглашающий жест вилкой изобразила. Моя селедка под шубой — твоя селедка под шубой.

— Привет, — вежливо произнес Антон, — командировка?

— Чтоб ее, — с чувством воскликнула Инна и взялась за салат, одновременно призывая к себе официантку. Ага, так она и разбежалась. Нет, тут принято заказывать на кассе.

Я подвинула Антону его порцию пельменей и скомандовала:

— Ешь, пока хоть что-то осталось.

Инна посмотрела на меня с интересом. Оценила вилку в левой руке Антона, то, что правой он так и обнимал меня, и на ее бледных губах появилась насмешливая улыбка.

— А ведь я знала, — торжествующе провозгласила она, — я с самого начала знала, что вы шпилитесь! Красные перчатки на кухне!

— Дались тебе эти перчатки, — пробормотала я.

— А что твой прекрасный муж? Слепоглухонемой капитан дальнего плаванья?

— Бывший муж! Я подала на развод.

— Ого, — Инна отсалютовала вилкой, — мои поздравления, Антоша. Отбил жену у брата, вот так достижение.

— Спасибо, — на полном серьезе кивнул Антон.

Коньяк играл со мной странные шутки, и я прыснула.

Ничего смешного, правда.

Но почему-то все равно смешно, с каким злобным видом она это произнесла.

— Какая у людей жизнь интересная, — доев салат (порции здесь были совсем крохотные), Инна зевнула, прикрыв рот ладошкой, — прям санта-барбара. И что же, Алеша вас благословил? Хотя стойте, если бы благословил, то вы бы не ныкались по таким злачным местам, как это. Бедняжки.