По рассказу Бенедикта Сарнова, Чуковский опекал и друга Вали Берестова Эдуарда Бабаева, тоже еще совсем мальчика, который тоже писал стихи. «Вам надо записаться в настоящую большую библиотеку», – сказал ему Корней Иванович. И сейчас, как в голодные времена «Всемирной литературы», он заботится о том, чтобы поэты, даже если (или особенно если?) они еще только начинающие поэты, были сыты, здоровы – и обеспечены духовной пищей. Да, путевка в санаторий, помощь семье, братская тарелка супа из кормовой свеклы – но вместе с тем и устройство в литературный кружок, и стихи по радио, и «вам надо записаться в настоящую большую библиотеку».

При этом собственных забот о большой семье, собственной работы у него было бесконечно много: и Совинформбюро, и газета «Правда Востока», и лекции, и комиссия помощи детям, и его «Сказки», пошедшие в печать в узбекском книжном издательстве. «Но, конечно, если бы я заболел или помер, – писал он в феврале 1942 года сыну Николаю, – семье пришлось бы очень тяжело, так как Лида, например, за четыре месяца не может заработать ни гроша».

Лидию Корнеевну Наркомпрос привлек к работе в Комиссии помощи эвакуированным детям. Комиссия занималась судьбой детей, прибывающих из европейской части страны. Их распределяли по детдомам, отдавали осиротевших на воспитание в семьи. Некоторые были даже не осиротевшими, а просто потерявшимися при бомбежках, хаотических пересадках и переездах. «Матери блуждали по всей стране: детские дома раскиданы были тогда и по Сибири и по всему Узбекистану. Первая забота Комиссии: составить списки детей и их детдомовские адреса, – писала Л. К. в „Прочерке“. – Случалось, трехлетние, двухлетние, четырехлетние ребятишки знали только свои имена – не фамилии. „Коля, как зовут твою маму?“ Молчит. „А папу?“ После долгого молчания: „Папа“. „А где ты раньше жил?“ Рев. „У мамы, папы и бабушки“».

Говорят, именно Корнею Ивановичу первым пришло в голову записывать воспоминания потерявшихся детей, которые не могли вспомнить свое имя и фамилию, город, откуда приехали, но помнили какие-то мелкие детали – цвет дома, сад, какую-нибудь скрипучую калитку, – по которым, возможно, родители потом смогли бы их найти. Позднее Агния Барто несколько лет вела на радио передачу, где читали такие истории, и это позволяло разлученным семьям воссоединиться. Работы оказалось здесь – на годы. Между делом Лидия Корнеевна стала записывать детские свидетельства о войне. Некоторые говорили о пережитом неохотно, другие – взахлеб. Таких свидетельств накопилось на целую книгу «Слово предоставляется детям» – книгу простых и оттого особенно жутких детских рассказов о пережитом нечеловечески страшном опыте.

Чуковский тоже писал о детях: в январе 1942 года уже закончил книгу «Дети и война», которая вскоре вышла в Ташкенте. Книжка совсем маленькая, чуть больше ладони. Она снабжена авторским примечанием: «Это вариант книжки, написанной для американских читателей». К теме «Дети и война» К. И. обращался уже не раз. Точно так же называлась его большая статья, опубликованная в 1915 году в «Ниве», где говорилось о том, что война может не только отравить детские души ядом ненависти, но и стать «воспитательницей», – если взрослые направят душевную энергию ребенка в нужное русло. В книге «Англия накануне победы» он целую главу отвел рассказу о той колоссальной помощи, которую дети оказывают взрослым. Английские примеры в Первую мировую были более убедительны: у российских детей не было ни той убежденности, ни той организованности. Во Вторую мировую Чуковский уже с гордостью пишет о настоящей детской армии помощников, которая стала огромной и серьезной силой. Это и тимуровцы, помогающие семьям солдат и офицеров, и сборщики металлолома, и дети на сборе урожая – «никогда еще на нашей планете слабые, казалось бы, и неумелые руки детей не осуществляли в таких громадных масштабах, – так планомерно, организованно, с такой целеустремленностью, с такой энергией таких насущных государственных задач». «Дети никогда еще не проявляли такого усердия, никогда еще не обуздывали себя такой дисциплиной, – хотя, конечно, было бы противоестественным чудом, если бы кое-где не наблюдалось распада установленных школьных навыков».

Чуковский рассказывает о детях, совершающих подвиги на войне, – детях, которые стали «боевыми товарищами», о мудрых учителях, которые даже в неподходящих условиях полевых работ умудряются на практике изобретательно и умно преподносить своим детям физику или геометрию, о семьях, усыновляющих сирот, о кружке девочек-рукодельниц, перешивающих старое рванье на новые детские вещи, о девочке, спасавшей раненых из горящего поезда… Это – мобилизованная, сплоченная детская армия, которая действительно оказывает «нашему тылу и фронту такую могучую помощь, какой в былые эпохи на всем протяжении всей истории никто никогда не ждал от детей».

И, конечно, к созданию книг для таких детей нужно было относиться особенно внимательно и серьезно. Одно из выступлений Чуковского в печати – статья в газете «Литература и искусство» (8 мая 1943 года), озаглавленная «О пользе творчества», – посвящается ненавистному явлению: халтурной детской книге. «Есть простое и легкое средство изготовить военную книгу: возьми ножницы, вырежь из разных книг и журналов десятка полтора стишков из очерков, озаглавь эту окрошку возможно звонче, например: „Вперед!“ или „Слава героям!“ – и военная книга готова». Чуковский обличал Детиздат, который работает «при помощи ножниц» и создает целые планы книгоиздания, где указаны еще ненаписанные книги с готовым названием и готовой темой: «Повесть должна показать, как советская школа сплотила ребят».

«Нам нужны вдохновенные, горячие, мускулистые книги, способные влиять на целые поколения детей, а такие книги еще никогда не писались для заполнения рубрики в ранее составленном издательском плане», – негодовал Чуковский. «Кто заказывал Антону Макаренко „Педагогическую поэму“?» Особенно его возмущают книжки, где с фашистами легко и весело, играючи, воюют малые дети, где война – это «цепь побед над дурачишками-гитлеровцами», где враги с идиотским терпением ждут, пока доблестные двухлетки их прикончат. Нельзя так писать о войне, это дискредитирует литературу в глазах детей, которые прекрасно понимают, что это за война – и какова цена таким книжкам. «Это просто канцелярские отписки от важной и ответственной темы».

И вновь, как в Первую мировую, его огорчает то, что авторы детских произведений предпочитают рассказывать об исключительных боевых подвигах детей, хотя на фронте ребенку совсем не место, и совершенно обходят вниманием куда более важную тему: «не показное, не эффектное геройство повседневной работы, геройство внутренней дисциплины, терпения, нравственной стойкости, словом, то геройство, которое в настоящее время требуется от ребенка в тылу».

3 марта 1942 года в дневнике Чуковского появляется запись: «Ночь. Совершенно не сплю. Пишу новую сказку. Начал ее 1-го февраля. Сперва совсем не писалось… Но в ночь на 1-е и 2-е марта – писал прямо набело десятки строк – как сомнамбула. Никогда со мной этого не бывало. Я писал стихами скорей, чем обычно пишу прозой; перо еле поспевало за мыслями. А теперь застопорилось». 31 марта он пишет, что сказка пишется трудно, – то ни строки не получается, то вдруг опять десятки строк сразу.

1 апреля, в день своего 60-летия, К. И. заносит в дневник: «Подарки у меня ко дню рождения такие. Боба пропал без вести. Последнее письмо от него – от 4 октября прошлого года из-под Вязьмы. Коля – в Л-де. С поврежденной ногой, на самом опасном фронте. Коля – стал бездомным: его квартиру разбомбили. У меня, очевидно, сгорела в Переделкине вся моя дача – со всей библиотекой, которую я собирал всю жизнь. И с такими картами на руках я должен писать веселую победную сказку».

К этому времени он давно уже сказок не писал. Читал их на утренниках, да, они выходили многочисленными переизданиями – но, кажется, сама способность писать радостные стихотворные сказки покинула К. И. в последнее предвоенное десятилетие. «…Никогда не думал, что мне придется писать произведение в стихах по той простой причине, что, во-первых, я очень увлекался писанием для взрослых и меня к сказкам, отнюдь, не тянуло, а во-вторых, не хотелось перепевать самого себя», – писал он в дневнике.