Голова Урсина бессильно повисла, плечи опустились, и затем он медленно кивнул. Он был уверен, что новый король предал его, и мысль эта лишила его последних попыток к сопротивлению.

— Он был совсем… младенцем, когда… когда я в последний раз виделся с ним, сир. Но все признаки были налицо, я ведь должен был стать Целителем, но… изменил своему дару. Я оказался не в состоянии сосредоточить силу. Я… надеялся, что сыну это удастся. Но теперь сожалею о том, что он вообще унаследовал мою магию.

И он разрыдался от печали и страха, так что Джавану пришлось напрячься, чтобы расслышать его следующие слова.

— Не знаю, какой Дерини бы из него вышел, — пробормотал Урсин. — Но теперь… — Он вздохнул, с трудом борясь со сном. — А теперь я, вообще, сомневаюсь, что ему позволят дожить хотя бы до совершеннолетия…

Голос его, полный отчаяния, прервался, и Джаван повернулся к Карлану, выжидающе застывшему в дверях.

— Приведи мастера Ориэля, — велел король. — И пусть прихватит с собой свою сумку с лекарскими принадлежностями.

Карлан с поклоном удалился, Хьюберт уставился на Джавана с подозрением, а Полин — не скрывая возмущения.

— Я полагал, что отец Лиор должен будет испытать ребенка, — заявил Полин.

— Ориэль может дать мальчику меньшую дозу мераши, чем ее содержится в «деринийской колючке» Лиора, — возразил Джаван. — Ребенку всего четыре года, взрослая доза способна его убить.

— А если не подействует? — предположил Полин. — Ориэль вполне ведь способен подменить снадобье, как только поймет, что вы задумали. Он ведь Дерини, он готов на все, чтобы защитить своих соплеменников.

Джаван смерил верховного настоятеля уничтожающим взглядом.

— Отец мальчика сам признал, что сын его Дерини. Значит, снадобье подействует. А если нет, я… я заставлю Ориэля выпить из той же чашки, чтобы доказать, что там и впрямь мераша. Это вас удовлетворит?

Полин с Хьюбертом неохотно кивнули. Лиор, нахмурившись, держался поодаль, не смея возражать своим начальникам. Когда появившемуся Ориэлю объяснили, что задумал Джаван, тот согласился лишь с большой неохотой. Урсин слушал их разговор в полном отчаянии, сознавая, что сам обрек своего сына на ужасающее испытание, которое могло привести его к гибели, и понимая, что ровным счетом ничем не способен ему помочь.

Бездумным жестом он вытянул вперед руки, чтобы Полин мог надеть ему кандалы. Теперь он еще больше был в их власти, но, по крайней мере, похоже, пленители были готовы позволить ему присутствовать на испытании ребенка. Даже это было для несчастного радостью.

Больше трех лет Урсин выходил из своих покоев лишь для того, чтобы его в очередной раз испытали мерашей. Каждый раз его пичкали успокоительным, а затем надевали наручники и приводили в комнату, точно такую же, как та, где он содержался в заточении.

Это воспоминание Джаван выудил из памяти Урсина, когда подошел проверить кандалы. Три долгих года Урсин терпел такое отношение, и его поддерживала единственная надежда, что тем самым он хоть ненамного продлит жизнь своему сыну… хотя он даже не мог знать наверняка, остался ли мальчик еще в живых. И каждый раз после очередного испытания его возвращали в темницу, где за время отсутствия пленника делали небольшую уборку. У него хватало сил лишь для того, чтобы добраться до постели и без чувств повалиться на нее, прежде чем окончательно лишиться сознания.

Комнату, где обычно испытывали мерашей Урсина, Джаван заметил мельком, когда они шли к выходу по коридору. Там также стоял стражник. Но в памяти Урсина он уловил и другие образы. Судя по всему, где-то здесь, поблизости, некогда содержались в заточении жена и двое маленьких сыновей Деклана Кармоди, которых на глазах у Урсина и самого Джавана злодейски задушили в парадном зале дворца в тот ужасный день, когда и сам Деклан подвергся чудовищным пыткам и казни.

Перед Джаваном, как вживую встало искаженное криком лицо несчастного, у которого мучители медленно вытягивали внутренности через рану на животе. Извиваясь в руках палачей, он корчился на полу перед троном в луже собственной крови, а регенты невозмутимо взирали на происходящее…

Джаван усилием воли прервал поток воспоминаний и устремил взгляд на дверь, которую распахнул перед ними очередной стражник.

Женщину, сидевшую у зарешеченного окна, можно было назвать хорошенькой, — она казалась не старше лет двадцати пяти, — но три года заточения стерли все краски с ее лица и до времени состарили несчастную. Когда дверь открылась, она поднялась с места, безвольно сгорбившись в грубом, висящем, как мешок, платье. Волосы ее были перевязаны грубой черной лентой, и Джаван не мог видеть их цвета, но у малыша, что сидел у окна рядом с матерью, любуясь парой серых голубей на подоконнике, волосы были темно-каштановыми, и в солнечном свете отливали рыжиной.

В тот же миг за спиной у Хьюберта с Полином женщина заметила своего мужа. Одной рукой она схватилась за горло, и глаза ее изумленно расширились. Джаван, торопясь перехватить контроль над ситуацией, сделал шаг вперед и встал рядом с Полином.

— Думаю, пусть Урсин объяснит своей жене, что мы задумали, — произнес он негромко, тоном, не терпящим возражений, и взяв Урсина за руку, подтолкнул того к жене, прежде чем Полин успел возразить хоть слово. — Здесь нет никакой опасности, но давайте пожалеем Урсина. Мы бы не хотели подвергать никого ненужным испытаниям. Ориэль, готов ли ты сделать все, что необходимо.

Ориэль вошел в комнату и поставил свою сумку на столик. Полин с Хьюбертом неуверенно расступились. Урсин, двигаясь словно зачарованный, не сводя глаз с жены, сделал шаг ей навстречу. У обоих по щекам струились слезы. Мальчик перестал играть, неуверенно переводя взгляд с матери на мужчин, застывших в проходе, а затем на бородатого незнакомца в кандалах, который выступил навстречу его матери.

Джаван пристально наблюдал за их воссоединением, пытаясь уловить хоть какой-то свет сил Дерини, однако магии тут не было и следа, если не считать едва мерцающих защит у мальчика. Урсин, вскинув руки в наручниках, обнял рыдающую жену, отвел ее к окну и принялся шептать на ухо, вероятно, объясняя, что должно сейчас произойти. Джаван подошел к столу, где Ориэль осторожно отмерял желтоватые капли мераши в чашку, наполовину наполненную водой из грубого глиняного кувшина.

— А можешь ли ты сразу подготовить какое-то снадобье, чтобы снизить эффект этой отравы, — негромко спросил король, указывая на чашу. — Мы ведь уже знаем, как он отреагирует.

Ориэль кивнул и указал на другой кубок, на дне которого виднелся какой-то белый порошок.

— Я уже сделал это, сир, — прошептал он. — Не могли бы вы долить туда воды.

— Это еще что такое? — втиснулся между ними отец Лиор. — Что ты задумал?

— Это средство против конвульсий и сильное снотворное, — пояснил Ориэль. — Мы ведь уже знаем, что мальчик Дерини, по крайней мере, так утверждает его отец. Никогда прежде я не давал мерашу ребенку, но знаю, что воздействие ее может оказаться губительным, поскольку в столь юном возрасте он еще не способен сопротивляться. Едва лишь вы все убедитесь, что он реагирует как должно, я намерен немедленно усыпить его… если только вам не доставит удовольствия вид бьющегося в агонии ребенка, который может умереть прямо у вас на глазах.

Лиор подобрал со стола пустой пергаментный пакетик, где было снотворное, прочел написанные на нем указания, а затем бросил рядом с чашкой. Даже он готов был признать, что у Ориэля попросту не было времени на какую-то подмену.

— Отлично. Можешь приступать.

Когда Ориэль повернулся к мальчику, женщина замерла, осознав внезапно, что должно сейчас произойти. — Прошу вас, не надо, — прошептала она, вырвалась из объятий мужа и прижала к себе сына. — Урсин, не позволяй им…