Дженевра едва ли не физически ощущала, как уходит драгоценное время, но сделать в сложившихся обстоятельствах ничего не могла. Она и так уже сильно рисковала, управляя машиной в своем нынешнем, без преувеличения, ужасном состоянии. По уму, ей следовало бы где-нибудь отлежаться, неторопливо и вдумчиво отъесться и, только переждав время, пока разогнанные до предела процессы регенерации не отстроят наново доставшееся ей волею случая тело, отправляться в дорогу. Но, увы, на все это у нее просто не оставалось времени. Вернее, его могло не оказаться у Августа. И значит, ни о какой передышке не могло быть и речи.

Температура, надо полагать, была под сорок. Во всяком случае, ее ощутимо знобило, хотя, по идее, в салоне должно было быть тепло. Пульс гремел в висках, словно два сумасшедших дятла долбили голову Дженевры сразу с двух сторон. Глаза заливал пот. Но, несмотря ни на что, она упорно продолжала гнать свой в конец раздолбанный Рено вперед. И, как ни странно, за все время этой чудовищной "гонки с препятствиями" ни разу не пожалела о сделанном выборе. Это было ее тело! Та единственная плоть, та не случайно совпавшая с ее внутренним ощущением самой себя внешность, в которой – Дженевра знала это наверняка – ей будет по-настоящему хорошо, даже если новое ее владение умрет так же скоро, как и должно было это случиться с несчастной Ольгой Эйнхорн. Но время…

Фактор времени был самым слабым местом во всех их расчетах, но именно от него, в конечном итоге, зависел исход операции. Никто ведь не мог знать наверняка, что и как происходит теперь с Августом. Неопределенность. Так это называется. Но без Августа существование Дженевры теряло смысл. Кто она без него? Никто. О таком ужасе она даже думать не желала. Вернее не могла, потому что Август являлся ее сюзереном, и этим, собственно, все было сказано. Нарушить слово, не исполнить долг, было бы бесчестием, даже одна мысль о котором нестерпима. И утешать себя мыслью, что обстоятельства, порой, сильнее даже самого сильного человека, и что она в конце концов не одна в этой смертельной гонке за уходящим временем, и кто-то другой, возможно, выполнит то, что не смогла исполнить она сама, Дженевра не могла тоже. За свою короткую жизнь она ни разу не переложила взятых на себя обязательств на чужие плечи и всегда действовала так, как если бы была единственной, от кого зависел успех. "То, что не сделаю я, не сделает никто". Разумеется, таких слов не было начертано на ее щите, но она и не была обязана сообщать всем и каждому, что, на самом деле, составляет, самую суть ее существования.

К вечеру движение на трассе заметно оживилось, но, возможно, все дело было в близости большого города. Однако, в любом случае, вести машину стало труднее, а у нее, как назло, все плыло перед глазами, и били в голове набатные колокола сошедшего с ума пульса. Вцепившись в руль левой рукой, Дженевра правой скрутила пробку с очередной бутылки Кока-Колы и жадно приникла губами к горлышку. Теплая сладкая жидкость смочила пересохшую глотку, и Дженевре немного полегчало. Со звериной жадностью она опорожнила бутылку в несколько длинных глотков и, отбросив за спину, схватила с пассажирского сиденья плитку шоколада. Разорвав обертку зубами, она сразу же откусила большой кусок и принялась его ожесточенно жевать. Сейчас ей нужны были глюкоза и любые тонизирующие вещества, хотя бы и кофеин. Будь у нее больше времени, все это и многое другое можно было с легкостью раздобыть в обыкновенной аптеке, но поскольку это было теперь невозможно, приходилось довольствоваться тем, что есть. Все сидение рядом с Дженеврой было завалено купленными на последней, облагодетельствованной ее посещением, заправочной станции бутербродами, шоколадками, яблоками и бутылками колы. Была там и дорогущая бутылка какого-то эксклюзивного шнапса, купленного по случаю в сувенирном магазинчике в рекреационной зоне, но сигареты и алкоголь, к сожалению, были пока не для нее.

"Ушел?"

Получалось, что – да. И, если так, то как раз вовремя. Сегодня он явно психанул, что очень плохо, и едва не выпустил Зверя, что просто недопустимо. Однако хуже всего было то, что, отдавшись накатившему гневу, Кайданов просто не рассчитал сил. Продлись гон еще немного, и ему крышка. Даже сейчас он остановился на самом краю, а если бы нет? О последствиях даже думать не хотелось. Впрочем, если честно, то он о них и не думал. Просто не мог.

Кураж прошел, волна схлынула, и Кайданов почувствовал нечеловеческую усталость. Тело ощущалось так, словно охотники гнали его триста верст, и все оврагами да буераками. Даже хуже. Организм был истощен настолько, что энергии не хватало даже для работы мозга. Думалось с трудом, ну а о том, чтобы колдовать, не могло быть и речи.

"Дойти бы до точки, – мысль эта заставила его "вынырнуть" из мутной глубины полубеспамятства, в котором Кайданов пребывал, и попытаться сосредоточиться на главном.

"Точка… " – Сознание было вязким, и сосредоточиться на чем-нибудь определенном не удавалось, однако слово возникло и неожиданно вытянуло из темного омута, в который превратилось сейчас прошлое, другое слово.

"Викки… " – воспоминание о Викки неожиданным образом придало сил. Немного, но вполне достаточно, чтобы "приподнять голову над водой" и попытаться сориентироваться в месте и времени. Судя по освещенности, уже наступил вечер, но было еще не поздно. Во всяком случае, на улице было полным-полно людей.

"Прохожие… " – он едва не упустил из виду этот важнейший фактор. Городская улица не лес, и не пустыня. Здесь ходят люди, и люди эти имеют глаза. А Кайданов – это он помнил твердо – не мог, не имел права выделяться в толпе. Не то, чтобы ему следовало прикидываться серой мышкой. Это было бы неплохо, но совсем необязательно. Однако бросаться в глаза, привлекать к себе внимание, запоминаться, ему было не с руки. А между тем, даже в том состоянии, в котором он сейчас находился, Кайданов понимал, что именно это теперь с ним и происходит. Он был слаб, как больной ребенок. Ноги подкашивались и заплетались, а рубашка, несмотря на прохладу наступившего вечера, промокла от пота. Пот заливал и лицо, а как выглядели его наверняка растрепанные, слипшееся волосы можно было только предполагать.

Кайданов провел рукой по голове – усилие оказалось почти запредельным – и, опустив ее, взглянул на часы.

18.49

"Черт!" – но даже эта вполне ожидаемая реакция вышла какой-то вялой, едва проявленной, никакой. Впрочем, вновь обретенное сознание его пока не оставило, и Герман нашел силы, чтобы осмотреться, определяясь со своим местонахождением. Оживленная улица, на которой он неожиданно себя обнаружил, показалась смутно знакомой, но и только. Вспомнить, что это за место и в какой части города оно расположено, он, как ни напрягал голову, не смог. Однако, на счастье, на помощь Кайданову пришел случай. Как известно, названия улиц указывают на табличках, укрепленных на стенах домов. И один такой указатель очень кстати попался на глаза. Его и искать, в сущности, не надо было, так как находилась он прямо перед Германом, на стене дома напротив.

"Финкенштрассе", – едва ли не по слогам, прочел он, а прохожие уже начали обращать на него внимание, оборачиваться, косить взглядом…

"Не смотрите на меня, люди, я всего лишь обычный алкоголик".

Но кому было дело до его глупых просьб? Чужие взгляды касались Кайданова, вызывая нестерпимый зуд и оставляя на коже грязные липкие отпечатки.

"Финкенштрассе", – повторил он про себя, упорно вспоминая карту города, и удивился – впрочем, и это чувство получилось маловыразительным – когда неожиданно понял, куда его в конце концов занесло. Каким-то чудом, а по-другому и не скажешь, он оказался почти в самом центре Мюнхена и, соответственно, довольно далеко от того места, где была назначена проклятая встреча, обернувшаяся засадой, встречным боем и хаотичным, невразумительным, хотя и успешным, бегством.