– Привет, – сказала Лиса, подходя.

– Здравствуйте, донна Рапоза, – девочка явно обрадовалась встрече и, зная правила, сразу же приступила к делу. – Извините, пожалуйста, но вы здесь всех ведь знаете, а я…

– Без предисловий, – Лиса помнила, что Черт дал ей всего два часа, а дел было много. – Чем я тебе могу помочь?

– Я ищу одного человека.

– Кого? – спросила она, на всякий случай, улыбнувшись, чтобы ободрить явно стеснявшуюся своей дерзости Читу.

– Фарадея, – тихо сказала девочка, которая, вероятно, знала, какой услышит ответ…

Гродно, Будиевицы, Приштина, Неаполь…

"Нет, – поняла, она вдруг. – Дело не в том, что я исполнила все, что было написано на роду. Дело в другом, в том, чего я не сделала…"

Париж, Эдинбург, Алма-Ата…

– Август, – она ожидала, что он как-нибудь, но отреагирует на то, как она к нему сейчас обратилась, однако Август только усмехнулся. На самом деле, поняла она вдруг, ему было все равно. – Август, мы в тупике. В сущности, – она замолчала, собираясь с силами, потому что одно дело знать и совсем другое – сказать об этом вслух. – Еще немного, и можно будет считать геноцид свершившимся фактом.

– А может, оно и к лучшему? – тихо ответил Август. – Знаете, как говорят? Нет человека, нет проблемы.

– И вам никого не жаль?

– А людей, какими и мы когда-то были, вам не жаль? И ведь среди них наши с вами родные и близкие.

– Я знаю эту теорию, – покачала она головой. – Но разве нет другого пути?

– О чем вы, донна Рапоза? – холодно улыбнулся Август. – Вы что на самом деле верите в мирное сосуществование волков и ягнят?

– Почему бы и нет? – она знала, что говорит глупости, но, если их не говорить, придется сказать себе, "иди, и застрелись!"

– Потому что против нас действует фактор численности и времени, – ровным голосом объяснил Август. – При нашей численности нам просто не хватит времени, чтобы убедить самих себя и людей, что мы можем сосуществовать. Что происходит на Земле? Есть какие-то изменения в модус операнди? Или все по-прежнему?

– Все по-прежнему, – вынуждена была признаться Лиса. – Нас нет и никогда не было…

Бухарест, Новосибирск, Хельсинки…

– Значит, я решила за всех, – повторила Лиса, по-прежнему глядя в окно, или куда она там, на самом деле, смотрела. Вид из окна открывался самый живописный, но Виктор подозревал – и не без повода, хотя читать ее мысли, когда она этого не хотела, не мог – что дело не в пасторальном пейзаже, как бы ни был он хорош.

– Но в результате, тенденция, сложившаяся к концу восьмидесятых сломана, – Виктор подхватил бутылку коньяка, секунду смотрел на хрустальные бокалы, которых им требовалось ровно семь, и в конце концов просто отослал все это на стол. – Ты помнишь, с чем ты пришла ко мне в Замок?

– Да, – Лиса обернулась и посмотрела ему в глаза. – И я ни о чем не жалею.

– Я тоже, – усмехнулся Кайданов, которого должны были убить десять дней назад в Мюнхене.

– И я, – сказала Рэйчел и тоже встала.

Но раньше нее к Лисе подошла, молчавшая все это время, Дженевра.

– Зато теперь другим тоже есть к кому обратиться, – сказала она, подойдя к Лисе вплотную. – Если бы я не знала, что тебе это неприятно, я преклонила бы колени и назвала тебя госпожой. Веришь?

– Верю, – Лиса неожиданно обняла Дженевру и прижала ее к себе. – Но ты никогда не будешь стоять передо мной на коленях, договорились?

"Весьма драматично… " – Виктор вернулся к столу и стал разливать коньяк.

– Ты был одним из Первых, не так ли? – неожиданно спросила Лиса, не отводя взгляда.

"Ну что ж, она… все они имеют право знать".

Однако и возвращаться в свое прошлое не слишком хотелось. Хотелось начать жизнь с чистого листа. Но такого чуда, на самом деле, никогда не случалось и, по-видимому, никогда не будет. Даже чудесам положен предел.

– Да, – ответил он Лисе, хотя говорил не только для нее, но все-таки, прежде всего для нее. – Да, я шестой-неизвестный…

Он родился 11 мая 1945 года, и своим рождением обязан был осколку немецкой мины, которым за десять месяцев до этого, был ранен в ногу командир стрелкового батальона майор Лев Андреевич Корф. Пролежав чуть больше месяца в госпитале, гвардии майор получил то ли две, то ли три недели отпуска и провел их со своей молодой женой в Казани. Вот, собственно, и вся история. Но дело, разумеется, не в этом, а в том, что Виктору очень повезло с родителями. Еще больше ему повезло с дедами и бабками. Они дали ему так много всего, что запасов этих хватало до сих пор. Однако чему бы они его ни научили, а научили они его, кажется, всему, чему только возможно, и какое бы материальное благополучие ни обеспечили – хотя и это немало, особенно в послевоенные голодные годы – главное, что благодаря своей семье Виктор с рождения был не только русским (в старом, дореволюционном значении этого слова), но и "гражданином мира", что для советского человека было почти недостижимо. Однако так все, на самом деле, и было, и это обстоятельство тоже многое решило его в дальнейшей судьбе.

"Космополит, твою мать!"

Но с такой путаной биографией, как у него, кем же и должен был стать Виктор, как не русским космополитом? Ведь даже когда там, в Берлине, Лиса сказала ему что он не еврей, она ошибалась, разумеется, потому что и евреем он был тоже. Только времени рассказать ей все это и объяснить, тогда не было, но это дело, как говорится, десятое, да и поправимое, тем более что вопрос, кто есть кто, для Лисы актуальным не был. И если Виктор все-таки хотел ей кое-что об этом рассказать, то совсем не о том, кто и от кого родился, и кем, соответственно, должен или может считаться, русским, евреем или немцем. Совсем о другом он хотел с ней говорить. О том, например, как человек становится тенью, и почему Виктор Корф в конце концов стал Некто Никто.

Вообще-то, Корфы были обрусевшими немцами, причем обрусевшими настолько, что даже немецкий язык, который для Виктора был, почитай, родным, пришел к нему не от них, а от второго деда, маминого отца, Исая Александровича Штерна, учившегося до революции в Базеле, и в совершенстве овладевшего там, в Швейцарии, и немецким, и французским языками. А у Корфов от того дальнего немецкого предка, который еще при императрице Елизавете приехал в Россию из Гессена, остались только фамилия и некоторые жизненные принципы, любовь к порядку, например, доходившая у Льва Андреевича, Витиного отца, до вполне немецкого педантизма. Ну, а Август И-Что-то-Там-Еще Корф, как много позже выяснил Виктор, и сам по себе был фигурой крайне любопытной. Был он, судя по всему, талантливым авантюристом, наподобие барона Мюнхгаузена, с которым, к слову, служил в одни и те же годы и даже по службе пересекался. Однако в отличие от барона, Август Корф, во-первых, дворянином стал только на новой родине, которую – и это, во-вторых – так никогда и не покинул, и даже принял, в конце концов (когда женился на дочери своего полкового командира), православие.

Впрочем, все это дела давно минувших дней и по нынешним временам вполне себе преданья старины глубокой. События более близкого времени были не менее интригующими и драматичными. Андрей Иванович Корф – выпускник петербургского политехникума – стал инженером в те же примерно годы, что и Иван Телегин,[77] и на Первую Мировую войну ушел, как и тот, прапорщиком. Однако закончил он Великую Войну уже штабс-капитаном, но пошел не к белым, а к красным, между прочим, точно так же, как и герой Толстого. Впрочем, причину для этого Андрей Иванович имел самую основательную. С 1917 года он состоял в партии социалистов-революционеров, членом которой и оставался до самого официального ее роспуска в 1918. А в 1919, будучи в то время уже командиром полка, он – пусть и не долго – служил в той самой дивизии, комиссаром которой являлся Исайя Штерн, но породнились они много позже, когда ни один из них в РККА уже не служил. Дело в том, что после гражданской, Андрей Иванович вернулся к своей инженерной профессии, а позже – соответственно, в конце 20-х и начале 30-х – защитил одну за другой две диссертации и стал профессором. Может быть, поэтому и уцелел, хотя в 37-ом и 39-ом его дважды исключали из партии, в которую он когда-то все-таки вступил, но, бог миловал, оба раза Корфа восстанавливали, выпив, однако, известную порцию крови, но зато не расстреляли и даже не посадили. А вот Исай Александрович во время большого террора сел, хотя в то время тоже был уже профессором. Но и ему, почитай, повезло немеренно, потому что осенью 1941 его неожиданно выпустили, как и некоторых других физиков-химиков – а он как раз химиком и был – и направили в промышленность боеприпасов, к вышедшему несколько раньше Борису Львовичу Ванникову, который Штерна, собственно, из лагеря и вытащил. Такая вот история. А дети Штерна и Корфа познакомились и поженились уже во время войны в Казани, где оба деда тогда жили и работали. Ну, а потом случился тот немецкий осколок, и началась уже собственная история Виктора Корфа.