А про себя подумал посол московский: «С рязанцев да тверичей не так-то просто лишний клок шерсти урвать. И Олег и Михаил умеют рати водить и меч в руках держать приучены. А мы тож в сторонке стоять не станем. На-ка вот выкуси, «великий царь татарский»! Мож, подавишься Джанибековой-то данью...»

Все молчали. И Семен Мелик сделал ловкий ход, сообщив «простодушно»:

— Мне ведомо, что великий князь Литовский Ольгерд Гедиминович увел свои дружины в Ляхскую землю[70]. В Вильно[71] и тысячи ратников теперь не наберется.

— Ой-е! Это хорошо! — сразу откликнулся молодой порывистый туменбаши Ковергюй.

Султан обернулся, военачальник тотчас замолчал.

Соблюдая порядок, заговорил великий карача Аляутдин:

— Какую милость хотел бы получить урус-килича у Царя царей, Щедрого и Справедливого Султана Дешт-и Кыпчака Али-ан-Насира?

— Дозволь, Могучий Царь татарский, выкупить из Орды русских невольников.

— Сколько надо? — спросил мухтасиб.

— Три тысячи.

Султан кивнул.

— Победоносный Властелин Дешт-и Кыпчака разрешает тебе выкупить столько невольников, сколько ты просишь!

Семен Мелик поблагодарил.

— Но... — Великий карача многозначительно помолчал. — Справедливый Султан Али-ан-Насир гневается...

Русский посол быстро глянул на властителя Золотой Орды и никакого гнева на его лице не увидел.

Аляутдин продолжал:

— Твой коназ Димитро непослушен. Он посылает своих воинов на земли Дешт-и Кыпчака и грабит наших подданных.

— Не было этого! — искренне возмутился посол.

— В прошлом году воины коназа-баши Димитро вторглись на землю эрзя[72]. Людей побили, много пленных и скота увели в Мушкаф. За это Могучий и Карающий Царь царей хочет наказать твоего господина. Пусть коназ-баши Димитро вернет убыток в нашу казну.

— Пусть вернет, — поддакнули мурзы. Семен Мелик улыбнулся и ответил тотчас, не раздумывая:

— Мордовский князь Пиняс наказан за непочтение к Золотой Орде. Я сам слышал, как этот недоумок надсмехался над Могучим Царем царей Алимом, тогда еще только севшим на золотой трон Батыев. За это и наказал его крепко Великий Князь Московский и Владимирский Димитрий Иоаннович.

— Правильно наказал! — громко провозгласил султан. — Мы этого паршивого ублюдка Пиняса еще свирепее накажем. Туменбаши Сагадей-нойон, ты должен пройти с огнем и саблей по земле эрзя, а дурака Пиняса приволочь ко мне на аркане. Я сам придумаю ему казнь!

— Слушаю и повинуюсь, о Справедливейший!..

— Что до добычи, — снова заговорил Семен Мелик, — то по пословице нашей так понимается: «Что с воза упало, то пропало!»

— Правильно! — одобрил султан. — Хорошая пословица! Надо ее запомнить. Что упало, то пропало! И искать не надо, все равно не найдешь. Коназ-баши Димитро правильно поступил. Все! Больше не задерживаем храброго урус-киличу!.. Я тебя еще позову, Семен Мелик.

Араб-Шах поправился настолько, что уже мог садиться на коня, чем он и воспользовался незамедлительно. Рана еще болела, но закаленный в боях и походах военачальник умел смирять боль. И уж во всяком случае, ни один человек из его окружения ни разу не видел своего повелителя удрученным. Из Кок-Орды к нему бежали сторонники. Первым делом хан заставлял их дать присягу на верность султану Али-ан-Насиру и только после этого принимал в свой растущий не по дням, а по часам отряд.

Свирепый полководец после происшедшей с ним встряски стал приветливее с людьми, благожелательность все чаще освещала его суровое, неулыбчивое лицо. И те, кто знал Араб-Шаха достаточно хорошо, приятно изумлялись перемене в характере гордого чинги-сида.

Однако султан с тревогой наблюдал за притоком в Сарай ал-Джедид монголов, которых давно в таком количестве не видывали в столице, где войско и подданные Али-ан-Насира были в основном кипчаками. К тому времени отношение к Чингисхану — основателю Монгольской империи, к его сыновьям и внукам-язычникам в мусульманской Золотой Орде существенно изменилось. Через сто лет после смерти Потрясателя Вселенной татарский поэт Хисим Кятиб с презрением говорил о великом завоевателе, что труп того лежит в грязи из конского навоза и человеческой крови. А другой татарский писатель, Кутб, в поэме «Хосров и Ширин» сказал устами одного из героев:

Али-ан-Насир был чингисидом кипчакской ветви. Его прапрабабка, внучка половецкого хана Котяна, стала женой внука Чингисова — Берке, четвертого правителя Высочайшей Орды, при котором его государство фактически обособилось от Монгольской империи.

Араб-Шах тоже чистокровным монголом не был. Он происходил от славной ветви туркменского бунтаря Джелал-ад-Дина, плененная монголами сестра которого стала женой старшего сына Чингисхана — свирепого Джучи...

Испугались за свои кошельки богатеи Сарая ал-Джедида, содрогаясь под взглядом раскосых монгольских глаз. И то сказать, ежегодный годовой доход немалого числа феодалов и купцов составлял до двухсот тысяч динаров[73]!

До Али-ан-Насира тревогу богатеев доносил великий карача Аляутдин:

— Купцы боятся выкладывать на прилавки дорогой товар.

— Почему?

— Воины Араб-Шаха могут отобрать.

— Но ведь они сейчас мои подданные и пока никого не трогают.

— Пока! — тревожными глазами глядел великий карача на султана...

Уехало из ставки правителя Золотой Орды русское посольство. Подались на родину выкупленные Семеном Меликом три тысячи русичей. Из них же был составлен вооруженный отряд для защиты каравана от бродячих татарских шаек, неведомо кому подчинявшихся.

Доброхоты из купцов и духовенства, жившие в Сарае ал-Джедиде, снабдили освобожденных из плена соотечественников кое-какой одеждой, обувью и скудным харчем на дорогу.

Люди русские двинулись вверх по льду Волги, чтобы к весне достигнуть родной земли. Шли как только можно скоро, ибо полагаться на слово переменчивых, словно весенний ветер, султанов Золотой Орды было бессмысленно. Тем более что освободившему их правителю в любой миг могли снести голову его же нынешние приспешники. И молили православные бога своего во здравие избавителей от ордынского плена.

И весна была не за горами..

Однажды Араб-Шах потребовал у Аляутдина свою родовую пайцзу. Великий карача принес ее сам. Чингисид внимательно вгляделся в золотую пластину и заявил гневно:

— Это не она!

— Ка-ак?! — не поверил мухтасиб. — Не хочешь ли ты сказать...

— Я ничего не хочу сказать! — перебил его хан. — Я только говорю, что это не та пайцза. На моей вот здесь, слева, был еще тайный знак. Смотри — его тут нет. Да и золото иного цвета. Вес моей пайцзы ровно два с половиной кадака. Взвесь эту. А цепь так вообще другая.

Аляутдин приказал принести весы. Подделку взвесили. Она оказалась значительно легче оригинала.

Великий карача поспешил к султану: дело нешуточное, если из-за этого куска золота еще недавно пролилась кровь многих сотен воинов, большие люди на предательство решились. И кто знает, как поведет себя этот кок-ордынский выкормыш, если злополучная пайцза не будет найдена.

Али-ан-Насир растерялся. Молчал долго. Потом спросил:

— Где мурза Латып?

— Внимание и повиновение! — тотчас прогромыхал Марулла-джагун, который стал тенью султана, и тяжелым шагом пошел за начальником дворцовой канцелярии.

— Аляутдин! — Властитель подозрительно смотрел в лицо своему ближайшему помощнику. — Распорядись схватить всех резчиков печатей в городе. Пытай их до тех пор, пока они не скажут, кто изготовил подделку.