* * * Бредет прохожий спотыкаясь, Хохочет женщина спьяна, — В широкой луже, растекаясь, Ночь мутная отражена — Но так сверкает нестерпимо Мне видимая высота, — Что я склоняюсь (мимо, мимо) — Над черным выступом моста – — И медленно, без напряженья, Заламываю руки я, Как бы для взлета иль круженья Над этим дымом бытия. И прочь летят, как ветер встречный, Как вышина и глубина, — И женский крик, и мрак заречный, И все земные имена. – — Мне все равно, что завтра будет При лгущем освещеньи дня, И кто полюбит (иль забудет) Мое паденье и меня. 1940 * * * Прощальной нежностью не скоро Согрею слабую ладонь, — Цветы жестокие раздора Губами легкими не тронь. Они не сыростью веселой, Не ранней свежестью полны, — В стекле туманном стебель голый Без запаха и без весны. К утру они дышать устанут, Свернутся в безобразный жгут И потускнеют и увянут И белым снегом опадут. Случайный ветер их развеет, И даже мертвая рука Не оживит и не согреет Души заклятого цветка. * * * Крикливых дачниц голоса В сосновой чаще отшумели, Лежу и слушаю. Оса Кружится надо мной без цели. В лицо струится синева, Весенний дым в ресницах тает, Сквозь тело легкое трава Почти неслышно прорастает. Все трепеты и все влеченья Уже проходят сквозь меня, И жар небесного огня, И лед подземного теченья. Деревья густо оплели Меня пушистыми корнями, — Так длится день, и дни за днями, Так длится музыка земли. И в мире этом, в этом сне, И непробудном и глубоком, Где стала мысль зеленым соком, Живая вечность снится мне. 1939 * * * Моих разомкнутых ресниц Далекий полдень не тревожит И разбудить меня не может Гортанный говор горных птиц. Меж пальцев скупо прорастает Пучками жесткими трава, Лавина снежная едва Меня касается и тает. Ни образов, ни сновидений Моей пустыне не дано, Все чуждо мне, и все равно Не возбуждает сожалений. Когда ко мне слетаешь ты С раскаяньем и со слезами, Гляжу незрячими глазами Я на забытые черты. Моей Тамары легкокрылой, Моей княжны, не узнаю, — Лишь смутно слышу голос милый И клятву робкую твою. Я скован каменной громадой, Я сплю, – и горные ручьи Забвеньем дышат и прохладой В уста безмолвные мои. 1940 * * * Покрыта лужица ледком, Но каплет с крыши понемногу – — Готовясь в дальнюю дорогу Душа не плачет ни о ком. Земли былые искушенья Как утренний ледок дробя, Я весь во власти отрешенья И от земли, и от себя. Гляжу как бы прозревшим оком На скудный городской рассвет И знаю: в холоде высоком Ни мести, ни прощенья нет. Лишь тучу ветер в небе гонит, Мерцает поздняя луна И, как неверная жена, Лик помутневший долу клонит. 1940 * * * На дымный луг, на дол холмистый, На дальние разливы рек, На облако в лазури чистой Гляжу из-под тяжелых век. И душу подозренье гложет, С холодным борется умом – — За этой рощею, быть может? За этим, может быть, холмом? — Там, там, где ельник синеватый Возник зубчатою стеной, Занес впервые страж крылатый Свой грозный пламень надо мной… С тех пор изгнаннику не надо Ни райских, ни иных цепей, Душа на все теперь скупей И даже мудрости не рада. Давно довольствуясь судьбою, Свободно жребий мой влачу И больше спорить не хочу Ни с ангелами, ни с собою. Пусть светит день, растет трава, Я ни о чем не сожалею, — Я знаю, – райские права Земных бесправий тяжелее. Но всюду, где, как в оны дни, Земля цветет красой, тревожно, — Я ставлю ногу осторожно, Боясь лукавой западни. Я ничего не забываю, Но тяжбы с прошлым не веду, Я равнодушно, на ходу, Мое бессмертье изживаю. 1940 * * * Какой свободы ты хотела, Когда, страдая вновь и вновь, Ты трепетала и летела И падала, моя любовь? Забудь сердечные преданья, Смотри, как льется млечный свет, — Там в колыбели мирозданья Ни смерти, ни бессмертья нет. Все связано и подчиненно, И та звезда, и солнце то В высоком рабстве неуклонно Бегут в начальное ничто. Именованье до рожденья, — И чье бы имя ни взошло — Ни выбора, ни принужденья, Но неизбежность. Но число. Все домыслы и все гаданья К одной разгадке приведут: Свободы нет ни там, ни тут, Моя любовь, мои страданья – — |
