Леди Макбет в темной ложе

Рвет перчатку и молчит,

А на сцене, так похоже,

Сердце громкое стучит.

Оглушенная духами,

Как наездница хлыстом,

Леди стынет под мехами,

Зябнет в облаке густом.

В пламя осени багряной

Воткнут гребень роговой,

С гор Шотландии туманной

Мчится ветер бредовой.

И когда кровавой тенью

Сцена вдруг омрачена,

Вновь как буре преступленью

Доверяется она.

Я люблю без состраданья,

Я без горечи ловлю

Нежный запах увяданья

Той, кого еще люблю.

Ложью чувств не отравляю,

Но заботливо опять

Ей над бровью поправляю

Разметавшуюся прядь.

И, клонясь на взор тревожный,

Словно в омут, я молчу,

С совестью неосторожной

Поздней встречи не хочу.

За кружкой пива дремлет повар,

Колпак надвинут до бровей, —

А в черном небе шумный говор

По ветру пущенных ветвей.

Он тяжко дремлет и не знает,

Как гнутся звонкие стволы,

Как мрак играющий пятнает

Его крахмальные столы.

Вот хлынул ливень. Мокрым флагом

Метнулась бабочка в окне,

И молния большим зигзагом

На миг повисла в стороне.

Глотая ужин неприметный,

Я поднимаю воротник, —

Я слушаю, как гром ответный

Над дальним грохотом возник.

Поспешно шляпу нахлобуча,

Я убегаю в мир ночной,

И плащ растерзанный иль туча

Клубится низко надо мной.

Дождя летучие простыни

Трещат и рвутся в темноте, —

Дыханье бури и пустыни

В многоголосой высоте.

И, широко раскинув руки,

Я сердцем оживаю вновь, —

Так после длительной разлуки

Встречают первую любовь.

День завершен, как следует, как надо, —

Не хуже прочих календарных дней, —

Я ухожу из пасмурного сада

Без горечи, но, может быть, грустней.

У выхода поскрипывают глухо

Два дерева в последнем свете дня, —

Из всех прельщений памяти и слуха

Лишь этот звук доходит до меня.

На улицах темнеет понемногу,

Блеснул фонарь мечтательно, и вот —

Лег черной тенью на мою дорогу

Узор географических широт.

Меридиан таинственной чертою

Их пересек, слегка наискосок, —

О, как хрустит под медленной пятою

Туманами пропитанный песок!

И в шорохе ночного приближенья

Я различаю дальнюю струну,

Ночной земли бессонные движенья,

Земной полет в ночную глубину.

Старинный мрак взволнованно и страстно

Глушит бродяг невнятные слова,

И дрожь витрин несмело и напрасно

Мне радугой летит на рукава.

Над дверью вычурной фонарь

Сворачивает в ветер шею,

Табачный дым, лесная гарь —

Не разобрать, что там за нею.

Старинной улицы мечта

Румянцем новым подогрета,

Но так чиста, но так чиста

На мостовой полоска света. – —

И, спотыкаясь на ходу,

В порыве дружбы откровенной,

Прохожим вслух белиберду

Старик читает вдохновенный.

Его неверная рука

Подчеркивает ритм убогий,

Бездарный стих издалека

Чахоткой пахнет и берлогой.

О, ты завидуешь ему

Его с рожденья мертвой славе, —

Ступай за ним. В притон, в тюрьму,

Навстречу драке и облаве.

Скорей безумца догони, —

И если он тебя прогонит,

Столб телеграфный обними,

И столб в ответ тебе застонет.

На Эйфелевой башне флаг

Уже неразличим в тумане.

Я снова замедляю шаг,

Ощупываю ключ в кармане.

Молчаньем влажным на меня

Тускнеющая Сена веет.

Тень вечереющего дня

Меня сметает и жалеет.

Но в одиночестве моем

Я не забыт и не оставлен —

Я с этой башнею вдвоем

Речным туманом обезглавлен…

Иду и листьями шуршу,

В воде их провожаю взглядом,

И новым счастьем не спешу

Встревожить то, что дышит рядом.

Туманной ночью вдоль канала

Бреду без цели, не спеша,

И кажется мне: вдруг устала

Под легким пиджаком душа.

Вся жизнь моя за мной шагает,

И каждый год – как эта тень,

Что отстает иль забегает,

Но все со мною, ночь и день.

Я провожатых не считаю,

И одинокий, как туман,

Лишь напеваю и мечтаю

О корабле из дальних стран.

И сырость мартовская нежно

Мне грудь и плечи серебрит.

И так печально, так прилежно

Фонарь на площади горит…