1931 II Биржа Здесь зодчая рука Томона Коснулась дивной простоты — И камень камню лег на лоно. Хранить дощатые мосты. О, Биржа! на первичном плане Так строгий замысел встает. И чутко слышал иностранец Неву туман и тонкий лед: На мерно скрепленные стены Струится веско тишина. И, в складках сумрака, нетленна Колонн крутая белизна; И на широкие ступени Здесь ветер с ладожских зыбей Склоняет ломкие колени Пред стойкой прелестью твоей. 1925 Владимирский собор чудесно княжит Владимирский собор чудесно княжит Над садом, над Невою, надо мной… Я тронута мечтательно – и даже Не синевой, не белизной: Нет, в нем одном так оба цвета слиты, Что вижу я (и замедляю шаг) Над Петербургом – палубой немытой — Андреевский полузабытый флаг. 1934 На Марсовом широковейном поле На Марсовом широковейном поле Острее запах палого листа И ветер мне – крупицей свежей соли С горбатого, сурового моста. О, город мой, как ты великолепен! Здесь перебито будней колесо. Заботы о ночлеге и о хлебе — Горсть желудей и небо: вот и всё. Так воробьи, в песке чуть влажном роясь, Бездомными не чувствуют себя. И кажется тогда мне: я покоюсь, О, город мой, на сердце у тебя. 1931 Так. Желтизна блестит в листве Так. Желтизна блестит в листве. В оцепененьи жгучей муки Мечеть в постылой синеве Простерла каменные руки. И, преломляясь, никнет дым, С дорожной смешиваясь пылью. А я иду путем моим. Уж август складывает крылья. И, больше чем любой исход. Острее ласкового слова. Меня, такую, развлечет Листок плюща с окна чужого. 1928 Лает радио на углу Лает радио на углу И витрина освещена, И по дымчатому стеклу Рьяной струйкой бежит весна. Демос – вымер, и город спит. Не сказалось. Не вышло. Что ж. Только ветер мне плащ и щит, Только ветер – и дождь, и дождь… Старый дождь, мы с тобой вдвоем, Дрогнет площадь и даль пуста. Как любовники, мы пройдем На зеленый глазок моста. 1928 Князь-Владимирский собор I Среди берез зеленокудрых Собор, как чаша, вознесен: Трезини был он начат мудро, Ринальди славно завершен. В обличьи стен – еще простое: Петровский росчерк, прям и смел. И колокольня высотою — О, в тысячу парфянских стрел! Но не об этом встанет песня Костром в лирической игре: Не о соборе, всех чудесней, Не о Трезини и Петре… Высок и прост мой символ веры: Я сквозь листвы живую сеть, Вон с той скамьи, на дом твой серый Могу рассеянно смотреть. II Никогда мне Тебя не найти, Мне не встретить Тебя никогда — Так запутаны в мире пути. Так трудны и шумны города. И, чтоб я отыскала Твой дом. Как жемчужину в горсти сестер. Стал высоким моим маяком Князь-Владимирский белый собор. В сером доме, где, в шесть этажей, Под лепною ромашкой бетон, Я не знаю заветных дверей, Не узнаю окна меж окон. И ворота – двойной лепесток — Раскрываются, тихо звеня… Каждый тонкий, литой завиток Мне дороже, чем юность моя. Припадаю, в трамвае, к стеклу Жаром сухо очерченных губ: Ты живешь на чудесном углу, Против дома, где жил Сологуб. 1930 Город воздуха, город туманов Город воздуха, город туманов. Тонких шпилей, протяжных сирен, — Никогда я бродить не устану Вдоль гранитных приземистых стен. Хороша, как походка красавиц И как первая в жизни любовь, Многих Нев многоводная завязь, С синевою, как царская кровь. Если дальше дышать не смогу я, Как я знаю, что примете вы, Полновесные, темные струи, Венценосные воды Невы. 1931 …И ты, между крыльев заката …И ты, между крыльев заката. Как луч в петербургской листве. Проходишь под аркой Сената К широкой, спокойной Неве. Мой город… он – голос и тело, Сквозь зданий облупленный мел. Он голубем сизым и белым На финские топи слетел; Он вырос из грубого хора Московской, тугой суеты — Мой голос, мой голубь, мой город, Родной и высокий, как ты. |
