1937 Превыше всех меня любил Превыше всех меня любил Господь. Страна – мой зоркий Орлик. Мне голос дан, чтоб голос был До самой смерти замкнут в горле. Элизиум теней чужих. Куда уходят дорогие? — Когда ты вспомнишь о своих. Странноприимица – Россия! Как на седьмом, живут, без слов, На сиром галилейском небе: На толпы делят пять хлебов И об одеждах мечут жребий… Но тише, помыслы мои. Слепой, горбатой, сумасшедшей Иль русской родилась – терпи: Всю жизнь ты будешь только вещью. 1934–1937 Россия. Нет такого слова Россия. Нет такого слова На мертвом русском языке. И всё же в гроб я лечь готова С комком земли ее в руке. Каких небес Мария-дева Судьбою ведает твоей? Как б…., спьяна качнувшись влево. Ты бьешь покорных сыновей. Не будет, не было покоя Тому кто смел тебя понять. Да, знаем мы, что ты такое: Сам черт с тобой,…..мать! 1934–1937 Из стихотворений, посвященных Л.Л. Ракову Ты Август мой! Тебя дала мне осень Ты Август мой! Тебя дала мне осень. Как яблоко богине. Берегись! Сквозь всех снегов предательскую просинь Воспет был Рим и камень римских риз. Ты Цезарь мой! Но что тебе поэты! Неверен ритм любых любовных слов: Разбита жизнь уже второе лето Цезурою твоих больших шагов. И статуи с залегшей в тогах тенью. Безглазые, как вся моя любовь. Как в зеркале, в твоем отображенье Живой свой облик обретают вновь. Ручным ли зверем станет это имя Для губ моих, забывших все слова? Слепой Овидий – я пою о Риме, Моя звезда взошла в созвездьи Льва! <1935> He услышу твой нежный смех He услышу твой нежный смех — Не дана мне такая милость. Ты проходишь быстрее всех — Оттого я остановилась. Ты не думай, что это – я. Это горлинка в небе стонет… Высочайшая гибель моя. Отведут ли Тебя ладони? 1935 Стой. В зеркале вижу Тебя Стой. В зеркале вижу Тебя. До чего Ты, послушай, высокий… Тополя, тополя, тополя Проросли в мои дни и строки. Серной вспугнутой прочь несусь, Дома сутки лежу без движенья — И живу в корабельном лесу Высочайших твоих отражений. 1935 К вискам приливает кровь К вискам приливает кровь. Всего постигаю смысл. Кончается книга Руфь — Начинается книга Числ. Руки мне дай скорей. С Тобой говорю не зря: Кончается книга Царей. Начинается книга Царя. Какого вождя сломив. В какую вступаю ширь? — Кончается книга Юдифь. Начинается книга Эсфирь. Не помню, что было встарь. Рождаюсь. Владей. Твоя. Кончается книга Агарь — Начинается жизнь моя. <1935> Тот неурочный зимний сад Тот неурочный зимний сад В предсмертный час мне будет сниться… Четыре факела горят На самой черной колеснице… Свет факелов, горящий между арок… Как близко ты решился стать ко мне. Я принимаю страшный твой подарок! <1935> Твой голос? Не бойся: не вздумаю я Твой голос? Не бойся: не вздумаю я С тобой разговаривать часто! Как будто я – Фигнер, а голос меня Взял и отвел в участок! Как будто – Рылеев. Стою. На плацу. Оплевана. Всем Петербургом. А если ударю. Тебя. По лицу. Как раб Преступленьем. Ликурга. Как будто с пристрастием начат допрос. (И дома, и в грохоте улиц Я слышу надменный и грубый вопрос:) Перовская? Гельфанд? Засулич? Пускай мне твой голос в горло удар, Пускай не рожу тебе сына — Вольноотпущенник! Трус! Жандарм! Предатель! Шпион! Мужчина! <1935> Никогда не бывало. Не будет. Нет Никогда не бывало. Не будет. Нет. Мы несказанного – не скажем. Керамический вымысел, черный бред. Черепок недошедшей чаши… Я скошена быстрой походкой Твоей. Как выстою, холодея, — Нежней апулийских двухцветных вещей, Мрачнее тарентских изделий. Пыталась с Тобой разговаривать я. О чем не посмела мечтать я! — Должно быть, не стоит любовь моя Простого рукопожатья… Так молния разбивает дом. Так падает тень на счастье. Помедли: с Тобой, на секунду – вдвоем, Тобой завоеванный мастер. |
