Обязан своим назначением на должность Ставров был вовсе не Гридину, а его тестю Дорохову, чью персону сторожил до самой его смерти в 1991-м, но Гридина уважал и не считал зазорным время от времени ему подыгрывать. Положение начальника охраны губернатора не шло ни в какое сравнение с положением рядового охранника, хотя бы даже и в системе «девятки» при Гришине, и стоило маленьких, ни к чему не обязывающих жертв.

До тех пор, пока жив Гридин, Ставров за свое место мог не опасаться: губернатор знал, что полковнику хорошо известна механика его становления.

«Дину мою береги, Николай», — эти последние слова Дорохова Ставров понял как свое новое и пожизненное назначение.

Машина въехала на Театральную площадь, остановилась у белоснежного здания картинной галереи. Автобус с надписью «ТЕЛЕВИДЕНИЕ» был единственным транспортным средством, допущенным к подъезду на близкое расстояние.

Валентин Саенко, верный сторожевой пес, молчаливый и непритязательный, распахнул дверцу, подал руку Дине Ивановне. У парадного толпились мэр с супругой, Шатров, прокурор Федин и его жена Алия Сулейменовна — народная артистка России, за последние два года на сцену не выходившая, зато распоряжавшаяся коммерческой политикой и репертуаром театра как собственной жизнью. Хализев опоздал, приехал один. Его машина ворвалась на плошадь, когда высокопоставленные посетители галереи уже вошли в здание.

Экскурсию по выставке проводила искусствовед из Санкт-Петербурга. Немолодая сухощавая женщина в наброшенном на плечи оренбургском платке старалась из последнего, но городская ли знать была перед нею, нефтяники или крестьяне — ее совершенно не занимало: главным для нее было уложить в отведенное время как можно больше информации. Не приведи Господь, чтобы посетители остались в неведении, что для Европы означали Нидерланды в средние века, кем для Нидерландов были Габсбурги, в чем изобразительное различие «Карнавала в деревне» Мартина фон Клеве и «Поклонения волхвов» Питера Брейгеля Младшего. Не сразу, но ей удалось завладеть сановным вниманием. Пейзажи на полотнах все еще хранили энергию средневековых мастеров, все еще дышали свежестью Фландрии, целительные токи апостолов струились с картины Питера Артсена, и даже история Христа, всякому казавшаяся знакомой до мелочей, в присутствии «Святого Луки, рисующего мадонну» или «Голгофы» неизвестного брауншвейгского монограммиста представала в новых подробностях.

Будто связанные единой нитью, все чинно двинулись за экскурсоводом. Никто не заметил, что Гридин отстал.

Он стоял, чувствуя, как наливаются свинцовой тяжестью ноги, а в голове разрастается противный гипертонический звон: семнадцать пар глаз пронзали губернатора с «Группового портрета корпорации амстердамских стрелков» Дирка Якобса.

Причина смятения губернатора заключалась вовсе не в оценивающих взглядах этих давно умерших людей: картина висела как раз на той стене, у которой еще совсем недавно стояла его восковая копия.

Никаких других картин на этой стене не было!

До недавних пор судьба благоволила Гридину, но везение для него отнюдь не означало, что можно положиться на судьбу целиком и плыть по течению без руля и ветрил. «Ничто не может возникнуть ниоткуда», — любил повторять он, призывая подчиненных к активности. Но сейчас, в силу последних событий, едва ли в целом свете отыскался человек, способный убедить его, что ни в самом факте появления этой картины, ни в месте ее расположения нет коварного замысла или, что еще хуже, Божьего знамения.

В семь часов вечера Евгений позвонил в редакцию «Губернских ведомостей». Дежурил уже знакомый ему Игорь Васин. Н просьбу об аудиенции он откликнулся, как показалось Евгению, с удовольствием.

В сущности, детективу на сей раз было безразлично, с кем и коллег Павла беседовать, но в необходимости такой бесед перед встречей с Полянским он не сомневался. Заискивающие фальшивые интонации «диск-жокея» не просто настораживали тенденциозность его выводов и суждений могла повести предстоящий разговор по кривому руслу.

Игорь Васин встретил его у входа и предложил подняться комнату, где они встречались раньше. Производил он впечатление человека надежного и независимого, хотя Евгению доставало опыта, чтобы не доверять первому впечатлению.

— Игорь, я был знаком с Павлом без году неделю, как говорится, — Евгений достал из кармана синенькую книжицу с золотой тисненой надписью «ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ». — Я не и милиции, провожу частное расследование.

Повиновавшись приглашающему жесту, он сел за стол Павла.

— Ни разу не сталкивался с частными детективами, — не без интереса повертел удостоверение Васин и, перетянув резинку на «конском хвосте», водрузился на стол напротив.

— Вы первый, кто знает о цели моего пребывания в Приморске. Я хочу, чтобы вы стали последним.

— Заметано. А Полянский?

— Ему я в таком качестве не представлялся.

— А почему? — в глазах сотрудника отдела писем заискрилось лукавство.

— Ну… зачем? — не сразу нашелся Евгений. — Он лицо не совсем нейтральное во всей этой истории, хотя бы потому, что жил по соседству.

Игорь кивнул, закурил и перенес на стол Павла черную, похожую на перевернутую чашку пепельницу.

— Вас интересует Павел? — перешел он к делу.

— Скорее его взаимоотношения — со Шпагиным, Полянским, на работе вообще.

Игорь чему-то ухмыльнулся, тряхнул «хвостом».

— Незавидная у меня роль, а? — спросил, подмигнув. — Что-то вроде сексота…

Евгений засмеялся:

— Вы с ума сошли! Сексот — это секретный сотрудник. А я работаю по собственной инициативе. Откровенно говоря, у меня на это расследование нет никаких прав — ни клиента, ни контракта, ни оплаты, ни согласования с органами. Один, без оружия и за собственный счет. Которого, впрочем, у меня уже тоже нет. Поэтому, в отличие от сексота, состоящего на довольствии в так не любимых вами органах (и мною, кстати, тоже), за вами остается право в любое время послать меня на все четыре стороны.

— Почему вы решили, что я непочтительно отношусь к «птенцам гнезда Дзержинского»?

— Презрительное «гэбэшники» во время нашего знакомства и замечание коллеги «у него все гэбэшники» привело меня к такому заключению. Я не прав?

Теперь засмеялся Игорь. Беседу прервал телефонный звонок.

— Редакция, — дотянулся он до телефона и снял трубку. — И что же?.. Редакция-то здесь при чем? Обратитесь к участковому… Ах, вот так, да?.. Интересно. Я сейчас вряд ли помогу, но если вы нам напишете… Да… Да, в отдел писем. Васину Игорю Николаевичу. И фамилии укажите — участкового, соседа, номер отделения милиции, куда обращались… Не за что пока, до свидания. — Он положил трубку, посмотрел на Евгения: — «Сосед грозится меня убить. Обратилась в милицию. Участковый сказал: «Вот когда убьет, тогда и приходите». Решила позвонить в редакцию. Не в прокуратуру, а в редакцию. Все звонят в редакцию — жалуются на милицию, на «Скорую помощь», на жэк, «Водоканал», соседей… Так у нас тут понимают функцию четвертой власти.

— Что ж, когда первые три не работают, — поддержал разговор Евгений.

— Я сварю кофе! — соскочил Васин со стола.

Он достал из шкафа немецкую кофеварку, большую жестяную банку с зернами, сахар в стеклянной вазочке и принялся священнодействовать с проворностью бармена.

— Можно мне задать вам один вопрос? — обратился к Евгению, не оборачиваясь.

— Валяйте!

— А на хрена вам, простите, нужно вести это параллельное расследование? К тому же за собственный счет?

Вопрос был в «десятку». Если бы Евгений сам знал, как него ответить, все было бы намного проще и яснее. По крайне мере, для него самого.

Поросячий визг кофемолки оправдал минутное молчание.

— Я, честно говоря, поначалу и не собирался ничего расследовать. Приехал в Приморск просто так — прошвырнуться, на могилке Пашиной выпить за упокой его души. А потом… слово за слово, неувязочки, расхождения. Сработал инстинкт. Теперь честолюбие бросать начатое не позволяет. У меня когда-то учитель был, кореец. Он любил повторять: «Лучший способ не намокнуть под дождем — окунуться в море».