Председатель: В чем вы можете упрекнуть свидетеля?

Василенко: Он работал в городской управе при немцах.

Пасечник: Василенко — депутат верховного совета. От него я ничего и не ожидал услышать другого. Я работал на заводе при немцах простым рабочим, после чего у меня был гнойный плеврит.

Мэтр Гейцман спрашивает Василенко, что сделала советская власть, чтобы американцы выдали этого военного преступника?

Василенко этого не знает.

Мэтр Изар: Что же это, он ничего не знает? И Руденко ничего не знал! Зачем тогда они здесь? Чтобы грязнить свидетелей?

Мэтр Нордманн: Они все бежали от красной армии.

Мэтр Изар: Этих несчастных людей СССР теперь приглашает вернуться. Это — не коллаборанты, а депортированные на работы. На Нюрнбергском процессе сам СССР назвал их таковыми.

Василенко называет имена коллаборантов Днепропетровска. Кое-кого Пасечник знал, а один даже, некто Соколовский, работая с немцами, посадил Пасечника в тюрьму Гестапо.

Адвокаты «Лэттр Франсэз» хотели бы знать, много ли в лагерях Ди-Пи коллаборантов?

Пасечник рассказывает о «чистках», которые устраивались американцами: все коллаборанты выловлены и осуждены.

Следующая свидетельница — г-жа Корниенко, женщина лет пятидесяти, очень скромно одетая. Она понимает, но не говорит по-французски. Она была библиотекаршей завода имени Петровского, где работал одно время Кравченко и где директором был Василенко. 16 лет прослужив в заводской библиотеке, она знала всех, знала и Кравченко, в конце 20-х гг. как талантливого молодого инженера, «подававшего надежды». О его статьях в газетах «Ударник» и «Заря» много говорилось. Его портреты печатались на страницах местных газет.

На вопрос об арестах заводской головки, она отвечает:

— Были арестованы (в течение нескольких лет) Бирман, Калашников, Адаменко, Марушин, Иванченко — всего около пятидесяти человек. И это только — самые главные лица.

Мэтр Гейцман: Знала ли свидетельница Василенко?

Г-жа Корниенко рассказывает свое знакомство с директором завода: НКВД вызвало ее однажды и потребовало, чтобы она следила за пятью лицами: за Коробовым, Тупенковым, Зерновым (директоры), Федоровым (председатель комитета партии) и… Василенкой. (Движение в зале.)

— Я знала его, но старалась никогда не говорить с ним о политике, — говорит Корниенко, — чтобы не было о чем доносить, так как я знала, что он думает обо всем так же, как я.

Мэтр Нордманн: Мы имеем перед собой доносчицу!

Мэтр Изар: Не атакуйте ее! Вы атакуйте тем самым советский режим.

Мэтр Нордманн: Я протестую! Это агрессия против союзной страны. (Смех в зале.)

Корниенко: Я должна была ходить к нему на дом, пить у них чай, следить за ним, и доносить. Я это и делала. Я старалась не топить этих людей. Василенко знает, что режим советский — страшный режим. Дядя его жены, Калашников — погиб в ссылке.

Василенко вызывают с места на очную ставку. Он по внешности совершенно спокоен.

— Я ее знаю. Она знала мою жену. Она бывала часто у нас, но потом все реже. Я благодарен ей за то, что она меня не утопила… (внезапно грозно): Но все это ложь!

Корниенко (улыбаясь не без горечи): Я не могла бывать чаще, у меня было таких пять человек. Да и работала я до одиннадцати в библиотеке.

Василенко: Все бы это было верно, если бы я был выходец из буржуазной среды, старой школы. Но я — новой школы.

Корниенко: Мне сказали в НКВД: эти люди дороги партии, но они, как все, могут свихнуться. У нас беспартийные сплошь да рядом следят за партийными.

Председатель поражен, как и публика.

Ропот на скамьях адвокатов «Л. Ф.».

Василенко отпускают и вызывают Романова.

Романов (уже привыкший к атмосфере суда и чувствующий себя увереннее, чем несколько дней тому назад): Вы меня знаете?

Корниенко говорит, что Романова не знает. Он утверждает, что знаком с ней давно. Он спрашивает, не слышала ли она чего-нибудь на заводе о плагиате Кравченко, но свидетельница ничего не слышала об этом.

Эта очная ставка не дает ничего и обоих отпускают.

Одетая в пестренькое летнее платье, круглолицая, молодая, Анна Кошинская начинает с ответов на вопросы, которые стали уже привычны: предупреждая мэтра Нордманна, мэтр Гейцман задает всем Ди-Пи одни и те же вопросы: где были во время немцев? Когда приехали в Германию? Что делали там? и т. д.

— Когда большевики пришли в Вену… — говорит Кошинская.

— Когда красная армия пришла в Вену, — переводит переводчик трибунала.

— Свидетельница сказала: большевики! — протестует переводчик «Л. Ф.».

— У вас о каждом слове спор, — раздражается председатель (обращаясь к свидетельнице): — Кто вас посадил в лагерь?

Кошинская: Мы сами пришли. (Смех.)

Председатель: Почему вы не вернулись в Россию?

Кошинская: Сталин сказал по радио, что все мы предатели.

Выясняется из вопросов, что Кошинская училась на медицинском факультете в Днепропетровске и знала Зинаиду Горлову.

Горлову немедленно просят подойти в барьеру.

Зинаида Горлова за время своего парижского пребывания сильно переменилась: лицо ее пожелтело и похудело, глаза запали, волосы, небрежно причесанные, висят. Она становится рядом с Кошинской. Женщина-врач рассказывает, как она училась, как студентов-медиков в 1933 году послали убирать урожай в колхозы, какой был голод, сколько было трупов: она ссылается на Малую Советскую Энциклопедию. Анатомические театры были переполнены. Там свидетельница вместе с Горловой работали у профессора Постоевского.

Председатель: Что скажет на это Горлова?

Горлова (равнодушно): Я впервые вижу этого врача.

Мэтр Изар: Она протестует довольно слабо!

Горлова: Я не была со студентами в колхозе. Я удивляюсь этим показаниям. Никто не опухал от голода, занятия происходили нормально.

Председатель: Кошинская узнает Горлову?

Кошинская: Да, это она.

Председатель: Назовите профессоров факультета!

Кошинская называет несколько фамилий. Горлова (равнодушно): Да, были такие. (Смех.) Они — однолетки, но Горлова опять говорит, что никогда на факультете Кошинскую не видела. Их обоих отпускают.

На обычные вопросы о войне и Германии, Якубов отвечает: эвакуировался в Польшу, затем — в Именштадт. Он знал семью Кравченко, его мать и брата. Семья была дружная, любили Виктора, который был крупный партиец, и работал во главе завода на Урале.

По просьбе председателя он рассказывает о жизни рабочих в СССР. Жалованье строительных рабочих настолько мало, что приходилось платить выше ставок, чтобы они не уходили. Жили они в бараках…

Романова подводят для очной ставки. Он тоже знал брата Кравченко. Оба свидетеля видят друг друга впервые. Советский инженер начинает экзаменовать Якубова: где жила семья Кравченко? Из кого она состояла? (Ропот в публике.)

Свидетель покорно отвечает на все вопросы.

Романов: Откуда могла быть эта дружба у вас с братом Кравченко? Вы же вместе не работали? Жили далеко друг от друга?

Якубов: В Днепропетровске есть трамвай.

Романов: Ничего не было общего! Специальности были разные. (Смех.) По специальности вы ничего не могли иметь общего!

Романов желает, чтобы Якубов описал ему внешность брата Кравченко.

Якубов: Если я скажу, что он был брюнет, вы скажете, что он был блондин.

Но Романов настаивает, настаивают и адвокаты «Л. Ф.».

Якубов говорит: шатен, выше среднего роста.

Романов: Совсем наоборот! Блондин высокий…

Председатель считает, что спор этот не ведет ни к чему.

Объявляется перерыв.

После перерыва, Лужный, на вопрос «почему он не возвращается», отвечает: я выбрал свободу. Он тоже приехал на процесс из лагеря Ди-Пи.