Председатель (к адвокатам): Я думаю, что вопросов у вас не будет?

Мэтр Изар: После того, как нам намекнули, что коммунистами были Жанна д'Арк, Лакордэр, Карл V и Ренан, вопросов у нас нет. (Смех.)

Вслед за депутатом, выходит к барьеру резистант Абулкер, которого Нордманн рекомендует, как человека, благодаря которому американцы смогли высадиться в Африке. Это молодой врач, лет тридцати. Он рассказывает об ужасах американской оккупации в Африке, о том, что законы Виши не были ими отменены. Что касается книги Кравченко, то он возражает на ее заглавие: Кравченко ничего не «выбирал», — это его выбрали антирузвельтовские силы Америки для антисоветской пропаганды.

Кравченко (с любопытством смотря в лицо свидетелю): Когда мне было столько лет, сколько ему, мне было совестно лгать…

Но Абулкер не обращает на него никакого внимания.

Прежде, чем вызвать к свидетельскому барьеру Николая Антонова, о котором заявлено советским правительством в его ноте, мэтр Изар комментирует этот документ, присланный накануне на Кэ д'Орсэ.

— Мы не критикуем дипломатических документов, — говорит он, — но мы требуем от них известной добросовестности. (Он читает текст ноты по «Юманите» от 22 февраля.) Советская власть говорит, что она из французских газет узнала, что на территории Франции находятся три советских военных преступника. Это неправда! В газетах никогда ничего не было об Антонове, которого вы сейчас увидите. Следовательно, если было что-либо о Кревсуне и Пасечнике, то о третьем свидетеле в прессе не было ни одного слова. Об Антонове знали только мы и адвокаты ответчиков. Значит, советская власть от адвокатов ответчиков узнала об Антонове. Ответчики открывают Советскому Союзу подробности процесса. Это весьма интересно знать. Таким образом — иностранное государство вмешивается в наш процесс.

Мы уже до этого слышали о двух официальных документах: первый был опросник, второй — военная фишка, о которой упоминал генерал Руденко и которая свидетельствовала о военных обязанностях Кравченко. Теперь это — третий случай официального вмешательства советской власти в дело Кравченко. Но обвинения, которые содержатся в ноте, совершенно неосновательны. За четыре года у советской власти было время истребовать у американских и английских властей «военных преступников». Она это и сделала, и в списке этих преступников никогда не фигурировали ни Кревсун, ни Пасечник, ни Антонов.

В зонах Германии была создана комиссия контроля. Она несколько раз «чистила» лагеря Ди-Пи. Союзники выдали военных преступников. Если Кревсун, Антонов и Пасечник могли свободно приехать во Францию, значит, они не были записаны на черную доску.

Больше того: 4 января 1946 года американцы сообщили, что последняя «чистка» контрольной комиссии была сделана в присутствии советских представителей. Советский же инженер Василенко нам сказал, что еще в 1944 г. в Днепропетровске Пасечник был признан военным преступником. Если это так, то почему до сего дня о нем никто не вспомнил?

Советская нота находится в противоречии со всей действительностью. Никаких доказательств преступлений этих трех свидетелей мы не имеем. И я предлагаю суду выслушать Антонова.

Председатель: Правительство Франции ответит на эту ноту, как найдет нужным. Это нас не касается.

Нордманн: Ди-Пи подозрительны по своему прошлому. Мы не отказываемся выслушать Антонова, но согласитесь, что мы совершенно не знаем прошлого этих людей. Они всегда бежали от красных, никогда не бежали от немцев… Вы говорите. что в зонах Германии были «чистки», а я вам скажу, что чистки эти никого не вычистили. В американской зоне, например, выходит газета «Обзор». В ней мы читаем, что 7 октября 1948 года было собрание в лагере Ди-Пи, прошедшее под знаком Андреевского флага. Флаг этот — флаг власовской армии. Руководит этими событиями генерал Глазенап. Русский национал-социалист. Что было бы, если бы в Канаде слушали господина Деа?..

Председатель: Но «господин» Деа — военный преступник, его имя в списке. Это не одно и то же.

Нордманн: Да, но они все бежали от русских и не бежали от немцев…

Седой, крепкий, спокойный, Антонов выходит к свидетельскому барьеру. Он был арестован в Днепропетровске после того, как три года проработал с Кравченко. Он хорошо его знал. Кравченко считали хорошим товарищем, честным сердечным человеком, он был прост «не только с равными, — говорит свидетель, — но и с подчиненными». Пять лет Антонов работал на Беломорском канале, затем еще девять лет. Три раза был арестован.

Он связно и дельно рассказывает французскому суду о недостатке рабочей силы на крайнем севере, на лесозаготовках, на золотых приисках, в копях. НКВД время от времени устраивает «чистки» и вылавливает нужные рабочие руки из деревень, сел и городов. Пресса выкидывает лозунги, устраиваются соответственные митинги, собрания. Так было с «Промпартией» — что это такое, свидетель до сих пор не знает. Слыхал, что был такой процесс.

На вопрос председателя, что именно испытал он сам на допросах и во время тюремного сидения, Антонов подробно рассказывает, как его мучили и пытали в застенке НКВД: его рвало кровью от побоев; в собственных нечистотах он лежал пять дней, пока не впал в полное беспамятство. Рассказывает он и о палаче, некоем Сологубе, который говорил ему: «тут не курорт, тут тюрьма. Веди себя прилично». Сперва — застенок, потом — лампа в две тысячи свечей, под которую Антонова ставили.

Председатель: Сколько же вас было в лагере?

Антонов: Около 800 000.

Председатель, вероятно, воображавший «лагерь» похожим на среднего размера тюрьму, удивлен.

— Какого же этот лагерь был размера?

Антонов: 280 километров в длину шел канал. Это и был лагерь.

Мэтр Изар: Мы представим суду деньги, которые имели хождение в этом лагере. Это было государство в государстве.

Антонов: Мы каналами соединяли озера. Целые города строили.

Мэтр Гейцман просит рассказать свидетеля о чистке в Никополе.

Антонов дает имена арестованных и вычищенных инженеров. Сперва исчез Хатаевич, после него — Марголин. С ними исчезли все их товарищи, все их родные.

Мэтр Гейцман: Что вы знаете о Татьяне Черновой, которую «Лэттр Франсэз» собирались выписать из России на процесс, называя ее «третьей женой Кравченко»?

Антонов: Она была агентом НКВД, как и ее сестра. Она никогда не была замужем за Кравченко. Я знал ее лично. Она руководила группой секретных сотрудников в нашем Драматическом театре. Режиссером был Макавейский, его жена играла, ее звали Мерцалова. Чернова за ними следила.

Председатель объявляет перерыв.

Антонов выходит, на глазах у него слезы. Жена его, ожидавшая на лестнице, вытирает ему их платком.

После перерыва Антонова опять вызывают к барьеру. Ему читают ноту советского правительства, обвиняющего его в военных преступлениях, и спрашивают, что он может на это возразить. Там он назван агентом Гестапо, о нем говорится, что он присутствовал при расстрелах, что присвоил себе добро расстрелянных, и торговал им.

Председатель: У нас нет его досье. Он только свидетель. И даже время всех этих происшествий нам в точности неизвестно. Пусть ответит покороче.

Антонов: Это очередная ложь советской власти.

Неожиданно выясняется, что Антонов живет вовсе не в американской зоне, где, как говорил мэтр Норманн, никаких серьезных чисток не было, а во французской зоне. (Движение в публике.)

Мэтр Гейцман: Вас допрашивали французы? Назовите кого-нибудь из контрольной комиссии.

Антонов: Полковник Рош.

Мэтр Изар делает выводы из этого показания.

Оказывается, французы чистили лагеря Ди-Пи в своей зоне, да еще в присутствии представителей советской власти! Тем самым окончательно необоснованным он называет обвинения советской ноты, предъявленные всем свидетелям.