Работая, Уфимцев следил за Максимом, но тот на этот раз вел себя так, будто не видел брата. Лишь Физа, когда подводы были нагружены, крикнула ему:

— Спасибо, Егор... Чего к нам не заходишь? Заходи как-нибудь.

Вот кто был всегда на его стороне, при всех обстоятельствах, какие бы беды с ним не случались!

— Зайду, — ответил он и помахал ей ласково рукой.

День набирал силу, солнце уже подкатывалось к Кривому увалу, когда на току остановился «газик» и из него вышел Степочкин. Он прошагал к амбарам, негромко поздоровался с людьми и подошел к Уфимцеву.

— Я за тобой, — сказал он.

Уфимцев посмотрел на солнце, на рыжих телят, бредущих по увалу, перевел взгляд на весы, на маленькую группку колхозников, последними получающих свою долю зерна, и улыбнулся чему-то, известному лишь ему одному.

Секретарь парторганизации колхоза Стенникова узнала о заседании бюро парткома случайно.

Приехав в Колташи еще до открытия банка, она, чтоб не терять зря времени, пошла в партком, — надо было передать справку о политико-массовой работе на уборке.

Первым, кого она встретила, едва переступив порог парткома, был Степочкин, вышедший из приемной Акимова.

— Вот как ты кстати, — обрадовался он, торопливо сунув ей руку. — Пройдем ко мне.

Стенникова пошла за ним, не видя ничего особенного в приглашении: обычный разговор с секретарем низовой партийной организации. Единственно, чего она опасалась, зная характер заместителя секретаря парткома, — его наставлений, нравоучений: это могло задержать ее, а прийти в банк позже — значит, ждать очереди.

Но то, что она услышала, заставило ее позабыть, зачем она приехала в Колташи.

Степочкин, войдя в кабинет и усевшись за стол, сказал:

— Вот такое дело, товарищ Стенникова. На два часа назначено бюро парткома, будет рассматриваться персональное дело Уфимцева. Тебе поручается обеспечить явку на бюро Уфимцева и Векшина. И сама должна присутствовать при разборе дела своего коммуниста.

По мере того как Степочкин говорил, у Стенниковой ширились от изумления глаза, она стояла, оглушенная неожиданно свалившейся на нее новостью.

— Подождите, как же так? — еще не придя в себя, проговорила она. — Я к этому совершенно не готова... Надо было заранее предупредить.

— А чего тебе готовиться? — сбычился Степочкин, — Материалы по делу — в парткоме, что требуется — в них есть. Твое дело доложить, как на сегодняшний день обстоит с Уфимцевым, с его семейным положением.

Стенникова с горечью подумала: как все это некстати! Она действительно не готова к бюро. Про Уфимцева знала одно: он — жертва деревенских сплетен и излишней щепетильности своей жены, была убеждена, что их ссора временная, основанная на предубеждениях, что они не сегодня-завтра помирятся.

— Послушайте, Василий Васильевич, а почему сразу на бюро парткома? Полагается вначале в первичной организации обсудить.

— А вот ты и расскажешь на бюро, почему либеральничала, не удосужилась до сего времени обсудить аморальное поведение своего коммуниста. Помнишь, как ты мне сказала про заявление на Уфимцева, что это глупая сплетня? Вот за эту беспринципность ты и ответишь сегодня.

— Согласна отвечать, но не за то, в чем вы меня обвиняете. В деле Уфимцева — семейная драма, где не разбирательство нужно, а помощь.

— Разберемся, товарищ Стенникова, разберемся во всем, — успокоил ее Степочкин. — И с твоей беспечностью, и с Уфимцевым... Кстати, на бюро будут разбираться не одни любовные похождения вашего председателя. Там и другие грешки за ним значатся.

Стенникова поняла бесполезность дальнейшего разговора со Степочкиным, вышла от него, постояла в коридоре, подумала: не зайти ли к Акимову, поговорить о деле Уфимцева, может, снимут вопрос с сегодняшней повестки. Но Степочкин сказал ей, что еще какие-то дела Уфимцева подлежат разбору на бюро, и она не решилась идти к секретарю парткома.

После, вернувшись из банка и находясь в приемной секретаря парткома, дожидаясь вызова на бюро, она пришла к убеждению, что сегодняшнее разбирательство для Уфимцева может окончиться очень плохо. Это подтверждало и присутствие в приемкой Векшина с Васьковым.

Их не вызывали — не было Уфимцева.

Но вот в приемную вышел хмурый, чем-то недовольный Степочкин.

— Товарищ Векшин и Васьков могут ехать домой. Освобождаются от бюро, — сказал он. — А ты, Стенникова, жди, вызовем.

Анна Ивановна видела, как тяжело, неохотно поднялся со стула Векшин. Он был в явном замешательстве.

— Что значит — освобождаются? — обиженно спросил он. — Вы же сами, Василий Васильевич, говорили мне...

— Это не мое решение, — прервал его сердито Степочкин и посмотрел невольно на Стенникову. — Ваши заявления в деле, без вас разберемся. Поезжайте домой, к своим обязанностям.

Векшин недовольно отвернулся от Степочкина, поглядел на безмолвного, присмиревшего Васькова, надел шляпу и пошел из приемной. Васьков последовал за ним, скромно держа у груди свою белую фуражку. Степочкин проводил их взглядом и, повернувшись к Стенниковой, приказал:

— А ты сиди. Как подъедет Уфимцев — доложишься.

После ухода Векшина и Васькова Стенникова ощутила некоторое облегчение, даже маленькую радость, словно ей сделали подарок, которого она не ожидала. Но, поразмыслив, пришла к заключению, что радоваться еще рано: Степочкин говорил о каких-то заявлениях Васькова и Векшина, а что в них — она не знала. И тревога за судьбу Уфимцева вновь овладела ею.

Время шло, а Уфимцев не появлялся.

На стенных часах пробило пять раз, когда из кабинета вышел Пронин, директор Малаховского совхоза. Он торопливо прошагал через приемную, и вскоре Стенникова услышала шум отъезжавшей машины.

Немного погодя в приемной появился прокурор, следом за ним Пастухов; оба молча прошли в коридор, и Стенникова предположила, что на бюро объявлен перерыв. Но вышедший вскоре Степочкин сказал ей о другом:

— Вот из-за недисциплинированности твоего Уфимцева сорвано заседание бюро. Перенесено на завтра, на десять часов утра... Смотри, никуда не отлучайся. Утром, к полдесятому должна быть здесь.

Не мот он ей оказать, что только сейчас имел неприятный разговор с Акимовым. Злой, недовольный срывом бюро, к тому же вновь разгоревшимся спором с Пастуховым, он не удержался от упреков Степочкину, обвинив его в безответственности. «Ты же первый поддержал требование Пастухова созвать скоропалительное бюро, — говорит Акимов. — Причем сам вызвался обеспечить явку. Где же эта твоя обеспеченность? Кого не надо — пригласил, а Уфимцев где? Вдруг он и завтра не появится? Есть у тебя уверенность, что бюро и завтра не сорвется?» «Не сорвется», — заверил его Степочкин, тут же решив ехать и разыскать Уфимцева, доставить на бюро. «Ну смотри, — только и сказал на это Акимов. — Если подведешь, поблажек от членов бюро не жди».

Члены бюро парткома вновь собрались, как и было намечено, к десяти часам утра. Не явился только Пронин, уехавший вчера к себе в совхоз.

Виновник события, оторвавший от дел ответственных работников района, Егор Уфимцев сидел уже в приемной. Он в хорошем костюме, но и пиджак, и брюки, и черный галстук измяты, — видимо, ночная возня с мешками не пощадила его костюма, а переодеться не было времени: Степочкин торопил. Кто-то из женщин, бывших на току, почистил голичком пиджак председателя, повыбивал пыль — этим все и ограничилось. Уфимцев даже позавтракать не успел и сидел сейчас голодный, невыспавшийся и, кажется, безразличный ко всему, что тут происходило, словно все это — и приход членов бюро, и деловая беготня работников аппарата парткома — касалась не его, а кого-то другого.

Стенникова с тревогой наблюдала за Уфимцевым, видела его вялым, равнодушным и удивлялась: перед ней был другой Уфимцев, не тот, которого знала. Ей так хотелось взбодрить его, вызвать к жизни, заставить взглянуть со всей серьезностью на предстоящее обсуждение его дела, но подходящего момента не представлялось — в приемной все время находились люди.