— Думается, Николай Петрович внес хорошее предложение. Неплохо бы прикинуть, Георгий Арсентьевич, что получится, если соединить два хозяйства.

— Уверен, хорошо получится! — ответил за Уфимцева Попов. — Во-первых, поля — там прекрасные земли, не чета нашим подзолам. Во-вторых, люди есть, есть кому работать, можно вводить трудоемкие культуры. И наконец, в-третьих, и это, пожалуй, самое главное: тогда возможна будет специализация. Какая? А вот такая: в Шалашах — свиноферма и откорм крупняка на мясо; в Полянах — молочнотоварная ферма и прифермское хозяйство; в Репьевке — основные зерновые посевы... ну и овцеводческая ферма. Короче сказать так: Шалаши — мясо, Большие Поляны — молоко, Репьевка — зерно.

— Здорово ты расписал! — сказал Уфимцев.

У и его в руках все еще находился сверток, который следовало передать Ане. Сверток жег ему руки, не давая по-настоящему сосредоточиться, подумать о предложении Акимова, которое, похоже, так по душе пришлось его помощникам. Он повертел сверток в руках, потом осторожно положил на стол и сел рядом.

Вскоре все ушли, Уфимцев остался один. Он вновь посмотрел на сверток, даже потрогал его рукой, словно попытался узнать, что там, но не стал развертывать, смирил любопытство. Потом повернулся к окну, взглянул через него на меркнущий день, поднялся, взял сверток, надел кепку и вышел на улицу.

Он пошел вниз по селу, к дому тети Маши. Шагал он ровно, спокойно, будто вышел на прогулку. Прошел возле дома Поздниных, мельком взглянул на окна с опущенными занавесками, на закрытые наглухо ворота, но когда до дома тети Маши оставалось пройти самую малость, вдруг сбился с темпа, сбавил шаг, даже оглянулся назад, потоптался на месте, с лица его исчезла решительность, с которой он вышел из конторы.

Стукнула напротив калитка, он машинально взглянул туда и увидел вышедшую Маринку. Она тоже увидела отца, подбежала, ткнулась лицом в рукав, потерлась, обрадованно подняла глаза.

— Ты где была? — спросил он.

— У девочки сидела.

Он помялся, прежде чем спросить ее о чем-то другом, поглядел в сторону дома тети Маши.

— Мама сейчас где?

— Дома должна быть.

Он опять поглядел вперед, словно измерял, сколько ему еще осталось идти туда, куда он так решительно шел еще совсем недавно, перевел взгляд на Маринку и вдруг протянул ей сверток.

— Унеси это маме. Из Колташей прислали.

Будто кто подменил Петра Ильича Векшина после памятного ему разговора с женой. Хотя иногда и приходили сомнения, что вряд ли Уфимцев покинет Поляны, если даже жена в город уедет, — женится на Груньке, но остановиться Петр Ильич уже не мог: он готов был на любой шаг, его устраивал любой повод, лишь бы сделать пакость Уфимцеву. А чтобы отвести от себя всякие подозрения, он решил играть роль любезного, радетельного человека даже перед теми, кого не переставал презирать. Эта роль не очень противила ему, это была игра, а такая игра, как говорится в пословице, стоила свеч.

Прежде всего он постарался показать себя во время похорон Позднина. Все видели, как он торжественно, достойно имени покойного организовал похороны, как плакал на кладбище, когда опускали гроб в могилу. Петр Ильич постарался, чтобы не осталось незамеченным жителями села, как он заботливо отнесся к вдове бывшего председателя колхоза: распорядился подвезти дрова на топку, сена на зиму для коровы, — пусть Агафья Петровна живет без хлопот.

А потом в разговорах с людьми неизменно сводил речь к незабвенной памяти Трофима Михайловича, со слезой в голосе говорил о его заслугах, намекал, что теперь, после смерти Позднина, остался лишь он — Петр Ильич Векшин, продолжатель его дела и намерений, который еще думает о колхозниках, беспокоится, не спит ночи. Тем более при таком руководстве, как нынче...

Не зевала и Паруня. Но особенно потрудилась для появления новых сплетен жена Тетеркина. И по селу поползли слухи, что председатель строит дом для продажи, хочет нажиться за колхозный счет. Большинство колхозников не верили слухам — не таков Уфимцев, чтобы заняться спекуляцией. Но были и такие, что засомневались: в самом деле, живет один, а строит себе такой большой дом — на три комнаты с кухней да еще с верандой.

Векшин слушал эти разговоры, ухмылялся про себя и радовался: дело идет на лад! Он и сам при случае авторитетно подтверждал, что да, дом строится за счет колхоза, но как собственность нынешнего председателя, хотя прекрасно знал, решением правления определена его полная сметная стоимость, установлена рассрочка оплаты и Уфимцев регулярно вносит полагающиеся, суммы.

Но слухи о доме — половина дела. Главное для Векшина — добиться, чтобы Аня бросила школу и уехала из колхоза. Пока она тут — Уфимцев не оставит «Больших Полян».

Однажды он нарочно заехал на птицеферму с целью увидеть тетю Машу, попытаться прощупать ее, выпытать о намерениях жены Уфимцева. Птицеферма теперь вышла из его подчинения и вроде причин являться туда не было, но он причину придумал, пока ехал.

Здание птицефермы — дощатый сарай, крытый тесом, — стояло чуть повыше мастерской. Было около полудня, день стоял пасмурный, но бездождный, хотя небо и закрылось сплошной пеленой облаков.

Привязав жеребца к колу изгороди, он прошел по выгульному двору, отпугивая лезущих под ноги кур, и заглянул в комнатку птичниц. Тетя Маша сидела возле теплой печки и вязала носок.

— Здравствуй, Шипкова.

— Здравствуй, здравствуй, Петр Ильич. Проходи, садися поближе к печке. Намерзся небось?

Векшин помедлил садиться, вначале огляделся, хотя оглядывать особенно тут было нечего, кроме столика, кровати с серым одеялом да беленой кирпичной печки.

— А где вторая птичница?

— Отдыхат. Мы теперича посменно, по семь часов работаем: одна — с утра, другая — с обеду. Неделя пройдет — меняемся. Раньше бегали, как трясучки, а ноне новый зоотехник хорошо распорядился.

Тетя Маша приковалась глазами к спицам, к носку и не обратила внимания, как напыжился Векшин, как налились гневом его глаза, — в простоте душевной она не заметила, что обидела заместителя председателя, отозвавшись одобрительно о зоотехнике.

— Вот что... — Векшин сел на табуретку, привалился боком к столику. — Я заехал узнать, как у вас тут... случаем, крыша не течет, починки не требует? И с дровами как?

— Дрова есть, запаслись на всю зиму, — ответила тетя Маша. — И помещение отремонтировали лучше некуды.

— Хм... хм... — похмыкал Векшин. — Ну, если все в порядке, тогда я поехал дальше.

Он сделал вид, что встает, но, будто вспомнив что, вновь опустился, повернулся к тете Маше, уперся руками в коленки.

— Да, чуть было не позабыл узнать, как здоровье у твоей квартирантки учителки?

— Здоровье ее хорошее. Не жалуется она на здоровье, — ответила тетя Маша.

— Оно и видно, — квартирантка твоя с крепкими нервами. Не каждая выдержит такой конфуз от мужа. Ему-то что, сегодня с одной, завтра с другой, а каково ей с детьми?

Он замолчал, выжидательно посмотрел на тетю Машу — не клюнет ли она на его слова, как сорожка на червяка. Так и случилось: тетя Маша бросила вязать, уставилась на Векшина.

— Обожди, чего ты плетешь: с одной, с другой... Ну был у него грех с Грунькой, все знают, а теперь он хорошо живет, к бабам и близко не подходит. Уж я-то знаю, интересуюся.

— Ха-ха-ха! — деланно засмеялся Векшин. — Наивная ты, Шипкова! Разве такой бугай без бабы прожить может?.. С Дашкой он живет, скажу тебе по секрету.

— Не болтай! — замахала руками тетя Маша, но в глазах ее стоял неподдельный испуг. — Станет он вязаться с такой...

— Давно связался, еще как к ней жить перешел... И сейчас ходит, не забывает. Она баба подбористая, мужики таких уважают, не отказываются.

Он опять посмеялся, на этот раз веселее, откровеннее, видя, что тетя Маша стоит на распутье: вот-вот поверит.

— Что-то я не войду в себя, ума не приложу... Ведь вот только трех недель не прошло, была Анна Ивановна, говорила, будто на него с Грунькой напраслину сочинили, а ты тут такова наворочал, что...