А от самого Юрия никаких вестей, даже мандата нет.

Этот день напоминает первые дни войны: также по несколько раз в день бегают друг к другу слушать радио, покупают «Paris Soir», в городе оживление и волнение, в Розере «tout le monde pleine»[527], как сказал Игорь. Вообще, новости теперь приносит он. И так же, как в сентябре, воют сирены. Только не совсем так: за вчерашний день во Франции убито и ранено больше 100 человек гражданского населения. «Premiers»[528], как пишут газеты. Были бомбардированы различные места, не только Нанси, Лилль, Реймс, но и самый центр Франции, деп<артамент> Шер, и Клермон-Феран[529], где есть жертвы и разрушения.

Сегодня у нас было две алерты. До Парижа не допустили (немецкие бомбардировщики — И.Н.). Там, как всегда, жертвы DCA[530].

А у меня какое-то злобное и слегка агрессивное настроение: пусть будет еще алерта, пусть бросают бомбы, пусть хоть и убьют! А Шартр сейчас — место не совсем безопасное: защищен он, вероятно, не Бог весть как, а аэродром громадный и очень важный, а тут еще и англичане устраивают свою воздушную базу[531]. Английские авионы уже летят сегодня.

Эти дни у нас было но несколько алерт. В воскресенье было три подряд. В это время были бомбардированы Орлеан и Шатоден[532]. Об Орлеане пишут, что там много жертв, о Шатодене — ни слова. Но здесь упорно говорят, что там разрушен аэродром, и такое количество жертв, что многие врачи из Шартра отправлены туда. Говорят, что он два дня пылал. Многое из этого, вероятно, и верно. А вот уже факт несомненный: в понедельник, часов в 6 вечера на соседней улице был пойман немецкий парашютист. Я возвращалась с прогулки и еще застала толпу. Парашют нашли в St. Pres. Говорят, что вчера второй парашютист спустился на колокольню собора.

В понедельник, в десятом часу вечера около Розере у семафора остановился поезд с ранеными. Все Розере стояло на мосту. Один голос переговаривался с нами оттуда. В других вагонах было гробовое молчание и завешенные окна. На Игоря этот поезд произвел потрясающее впечатление. После 5-ти дней войны Голландия заключила сепаратный мир.

Волнение страшное.

Вчера у нас не было ни одной алерты. Кажется, вся Франция отдыхала. Авионы летают каждый день, целый день и часто по ночам, что, конечно, не способствует хорошему сну. Тем более, что сирены по ночам мы почти не слышим.

Я думаю все-таки, что Шартр не избежит участи Шатодена.

Это напоминает мне мое детство — Туапсе, только не подводы и возки с полудохлой лошаденкой, а автомобили, иногда и шикарные, иногда совсем захудалые, нагруженные, как только можно, всяким скарбом. Из Бельгии. Бегут непрерывной вереницей. В городе на каждом перекрестке даже ажаны стоят, т. к. они швыряют во всех направлениях. Пол-лицея реквизировано, и сегодня 7-е и 8-е классы занимались где-то в Grand-Lycee[533]. Все пансионеры распущены по домам. Непрерывно проходят поезда с бельгийскими солдатами (куда и зачем?) и, говорят, с ранеными. Здесь же, на путях, под Розере их кормят и отправляют дальше. На мосту стоят два автомобиля, три дамы и господин окликают меня:

— Здесь нет бомбардировок?

— Не было, — говорю.

И посыпались вопросы. Большой ли это город? Где можно поесть? Есть ли отель? Как проехать? Часто ли бывают алерты? И, наконец, нет ли поблизости авиационного поля?..

— Helas[534], - они прямо застонали.

В городе творится что-то невообразимое. Автомобили бегут непрерывно, и это такой ужасный вид, что я иду по улице и ревмя реву.

Маленький грузовичок, видимо, с фермы. Торчит детская коляска и детские головы. Хорошая машина. На крыше тюфяк. Внутри человек десять. Узлы. Двое спящих детей. Грузовики с прицепкой. В прицепке — узлы, а из узлов торчит голова старухи в платочке. Мотоциклетка. Впереди муж, сзади жена (между ними свернуты одеяло и узлы), на коленях у нее девочка лет 3–4, она обнимает ее и узлы. Узлы, тюфяки, дети, велосипеды. Сегодня появились и велосипедисты, тоже с одеялами и узлами. Ужас.

И пусть Игорь все это видит, пусть знает, что война — не романтика. Я до гражданской войны этого не знала. А наши дети должны это знать, как это и не жестоко — только в этом случае им, м<ожет> б<ыть>, и удастся поставить войну вне закона.

7 часов вечера.

Только что я дописала последнюю строчку, входит Лиля.

— Ты слышишь?

Я сидела с закрытым окном и ровно ничего не слышала. Выли сирены.

Взяла паспорт, инсулин. Прибежал Игорь, сошли вниз.

— Что же? Идем гулять?

— А к черту! У меня живот болит. Никто уже больше не ходит (в поля — И.Н.), даже Перрены (первая алерта была в 8 утра). Когда, говорят, DCA зацепит, тогда…

В этот момент она и запалила. Заперли дом и побежали. Палит — кто — не разберешь. Оглядываюсь, а около авиации, ближе к нам громадный столб черного дыма. И по другую сторону ангаров несколько дымков.

DCA: «Боевое крещение». Оказывается, сброшено 8 бомб.

С тех пор, как Париж был объявлен военной зоной, начались мои мученья: что мне делать? Первый раз в жизни я не могла принять никакого решения. Писали, что французы еще имеют право передвижения без sauf-conduit до 1-го (за иностранцами, конечно, строгий надзор, и почему-то они считаются больше всего «пятой колонной»). С другой стороны, ехать в Париж на лето глядя, да еще в самое, м<ожет> б<ыть>, пекло… У нас алерты почти каждый день, и DCA палит почем зря. А часто и по несколько алерт в день. Но что дальше? Ведь буду совсем отрезана… Загадала так (в пятницу): если сегодня будет алерта — завтра еду.

После лицея и музыки повела Игоря стричься. Только куафер[535] постриг ему затылок — сирена. Так и помчались с полу-обстриженной головой, со скрипкой, нотами, книгами и велосипедом — в собор, в крипт. Там очень хорошо, народу только полно, но спокойно. Потом опять побежали в парикмахерскую — достригаться. После ужина я сказала Лиле о своем намерении ехать, и она со мной согласилась. Игорь сначала обрадовался, а потом — заплакал. Это был последний момент колебания.

— Ну, хочешь — останемся?

— Нет, мама, поедем. Будем все вместе.

Утром он еще поехал в лицей. Мы с Лилей пошли в город. Зашли узнать, нет ли изменения в расписании автобусов. Говорят — утром один ушел, но еще не вернулся, а когда пойдет, неизвестно, т. е. только один и бегает, остальные все реквизированы. Были в лицее, видели директора, простились с ним. Как-то грустно. Так и не удалось Игорешке закончить здесь год.

Игорь нервничает, не может есть. Собираемся. Уложили чемодан. Лиля убеждает взять второй, я боюсь. Она достает базарное filet[536] и накладывает что-то туда. Потом мы сходим вниз и Игорь продолжает сборы. Рассовал куда-то всех своих солдат, все письма, даже все нитки… В комнате разгром. Очень грустно и очень тревожно. Хотя бы скорее вечер, что-то выяснится, по крайней мере.

В третьем часу вышли. Лиля волочит чемодан. Автобуса нет, ничего не известно. Сидим в кафе. Вдруг приходит автобус. Я чуть не запела от радости — первая удача! Через полчаса мы тронулись. Сейчас мне страшно вспоминать об этом, вернее, о моей беспечности.