Мне хотелось напомнить, что и его доклад тоже на 3/4 от Юрия и 1/4 от Терапиано.

О, люди!

Вчера днем Юрий работал. Я одна. Стук в дверь — Ю.К.

— Юрия Борисовича нет?

— Нет, но он должен скоро прийти.

Разделся, стал ждать. Нужна была ему печать, чтобы сдать объявление в газеты о сегодняшнем вечере Раевского. Печать я ему достала, а его задерживала. Говорили о том, о сем. Перешли на стихи. Заговорили о моих стихах.

— А вы сегодня читали?

— Я не видел сегодня газеты. А у вас есть?

— Сейчас принесу.

Прочел. Внимательно прочел.

— Вам которое больше нравится, Ирина Николаевна?

— Мне? Второе.

— А мне первое. — И сейчас же прочел его вслух.

Ладно!

Вечером зажигали елку. Пришла Наташа, приехал Андрей. Мне было не по себе — это был момент, когда семейная распря выявилась особенно резко. Зажгли елку. Юрий наливает вино и вдруг тихонько говорит мне:

— Надо позвать наших.

Я молчу.

— Ируня, пойди позови.

— Позови ты.

И он пошел. А через несколько минут все трое пришли сюда. Слава Богу!

…Юрий бы поверил, в конце концов, что у меня не бывает никакого полового возбуждения, но зачем это ему говорить? Я ничего не ответила.

На днях просматривала свои старые тетрадки, не заплесневели они в корзине — и стало жалко, что не пишу теперь. Все-таки — интересно. Ведь для автора и жизнь восстанавливается во всех деталях, и главное — сам автор.

Времени у меня нет. Когда Игорешка научился вставать, он ни минуты не полежит и не посидит спокойно — сейчас же вскакивает. А вывалиться он может очень просто. Я делаю так: сажаю его в коляску и привязываю или подвигаю его кроватку вплотную боком к нашей, а с другого бока придвигаю коляску. Беда еще, что мало спит. Днем совсем почти не спит, а вечером засыпает около 12-ти. А вчера так сидела с ним почти до часу. Устала и изнервничалась. Еще Юрий разозлил: пошел «на минутку» к Кутузову, а вернулся в половине первого. Потом вечные жалобы на недосыпание.

Была на днях у Кутузовых. Они теперь живут на carref our[225], на 6-м этаже. Позавидовала чистоте и порядку. Комнатушка крохотная, а лишних вещей нет, и все на своем месте, и даже уютно. Меня угнетает наш свинушник, но нет ни энергии, ни силы, ни времени, чтобы его преобразовать в жилое помещение. Главное — книги, мои враги. Мне физически больно за них, я уж стараюсь и не думать, и не трогать. Я хочу только спать, я никак не могу выспаться.

Вечер.

Осталась одна, совсем одна — и вдруг охватило отчаяние. Как-то все нехорошо.

Была на консультации, не у Ляббе, он теперь не принимает почему-то, а у того, что меня принимал в декабре, не то Carret, не то что-то в этом роде. Внимательный и симпатичный. Сказал:

— Voila une diabete grave[226].

Увеличил прививку до 7 1/2. Меня это огорчило больше всего из-за материальных соображений: когда я прошлый раз пришла за месячной порцией инсулина, surveillante спросила, не буду ли я платить? Сказала: «На этот раз я вам дам, а там скажу, что дальше делать». Вот теперь еще и объясняй ей, что мне надо не 15 ампул, а больше! Только это меня и беспокоит. Такие слова, как grave[227] меня больше не беспокоят. Слова! — ну, а слабость? а боль в коленях? и в пояснице? бессонница? И это последнее, предельное «нет сил?!» Нет сил нагнуться и вылить Игорев тазик! А Юрий ругается.

С досады и огорчения выпила полбутылки пива.

«Посл<едние> Нов<ости>» стихов не печатают, а деньги нужны. Нужны для того, чтобы купить поясок-упряжку, а то он (Игорь — И.Н.) вываливается из кровати и из коляски. Я его веревкой привязываю. И туфли у него все прохудились, пальцы наружу. Вот, если бы завтра напечатали оба, может быть, и хватило бы. Кроме того, это и литературно неприятно. А уж, конечно, ни от каких Цетлиных не только приглашений, но и «признания» не жду, да и не только от тузов, но и от господ молодых поэтов. Меня каждый раз немножко обижает, когда Кутузов говорит, чтобы Юрий послал стихи туда-то и туда-то, что ему надо напомнить о себе, что ему надо пойти к кому-то познакомиться с тем-то, что через Ремизова можно попасть туда-то и т. д. А я! А мне?

Об Ирине Кнорринг говорят очень сдержанно, скорее хорошо, чем плохо, но очень, очень мало, как-то почтительно замалчивают. Ну, да что ж! Хотя бы печатали!

Иногда во сне вижу Терапиано. Сны эти бывают обычно очень тяжелые, очень неприятные.

Недавно выступала в Союзе, в первый раз в жизни волновалась: провалилась или выиграла. Успех был большой, м<ожет> б<ыть>, наибольший. Жаль, что не было Кутузова.

Папа-Коля уволен из Тургеневки — «лишняя должность». Не надо только смотреть (не дописано — И.Н.).

Каждый раз, как гуляю с Игорем по <avenue> Observatoire, прохожу мимо Maternite. Узнаю это здание, вспоминаю счастливейший день моей жизни и говорю: «Это дом счастья». Сегодня у ворот толпа, стоит большой автомобиль, и в нем высокий, завернутый в белое — гроб. Вспоминаю m<ada>me Lacoure.

В конце концов, издаю сборник стихов. Вчера Юрий сделал из толстой коробки копилку и запечатал сургучем. И бросили в него — три франка. К 1 ноября нужно набрать 900 <франков>.

Две недели тому назад (а может быть — три) ко мне прибегает Лиля и рассказывает, как она поссорилась с матерью, ночью ушла из дому и не возвратится. А в заключение:

— Иринка, нет ли у вас 5-ти франков?

Я сказала, что нет. У меня была отложена пятерка в фонд Игоревой фотографии.

— Ах, какая досада! Я бы вам сегодня же вернула. Я в обед возьму у знакомого, я с ним встречусь в ресторане, так бы я села в ресторан — ждала его, он бы заплатил, я совсем без денег и боюсь — вдруг с ним что-нибудь случится, и он не придет?.. Вы бы не могли где-нибудь достать? Только до вечера…

Мне стало обидно. Я вышла из комнаты и принесла ей мою пятерку, сказав, что заняла у соседки.

— Вот спасибо. Я сегодня же верну.

Лиля осталась Лилей, только хуже.

У Игоря прививается оспа. Поэтому он совсем хворый — даже с высокой температурой.

Вчера я страшно переволновалась. Да и было с чего. Юрий должен был вернуться не позже 1 ч<аса>, а его все нет и нет. Ездить по Парижу на велосипеде, с лестницей на спине, а еще — с испорченным тормозом — не так безопасно. Я просто места себе не находила. Папа-Коля даже в Тургеневку не пошел. К 5-ти часам я уже выла и в половине 6-го пошла звонить по телефону, так поздно он никогда не возвращался. Сказали, что он недавно ушел, на обратном пути я его встретила.

Недавно, в субботу, был вечер Союза[228]. Опять читала и опять имела большой успех. Кажется, это задело Кутузова. Он читал отрывки из своего — им хваленого — «Марко Королевича» и успеха не имел, чем очень обижен. Читал он с длинным предисловием о том, что такое — «представленное» им «действо», что это опера, должна где-то идти в переводе на польский язык, что написана она короткими сценами: «как Борис Годунов» и т. д. Все это только располагало к неудаче.

Кутузов начинает меня не на шутку раздражать. Мы уговорились, что он за мной зайдет (Юрий — в РДО) и мы пойдем к 9-ти <часам>. Без 10-ти 8 я плюнула и пошла одна. Через полчаса является он.